Елена Ткач - Седьмой ключ

— Здравствуй, Манюня!

На скамеечке под отцветавшей сиренью в Машкином садике сидели трое: Манюня и двое каких-то незнакомых парней. Они были так поглощены беседой, что не сразу ее заметили. И только когда она стала приближаться к ним по дорожке, а солнечные блики заискрились на отполированной раме велосипеда, Маша увидала подругу и прыгнула к ней навстречу.

— Ой, Ветка, привет, ты очень вовремя, у нас тут такой разговор! Познакомься скорей: это Миша, а это Боря — у нас с ним участки соседние, — и она ткнула пальцем в сторону Борькиного забора. Что самое удивительное и для Ветки ужасно обидное — Манюня никак не отреагировала на ее велосипед, словно и не заметила даже…

Веточка так гордилась, так надеялась удивить, а тут… ноль эмоций!

— Привет, — выдавила Вероника упавшим голосом, — а я думала, мы с тобой на велосипедах бы покатались… Вот, — она нажала на рычажок круглого металлического звонка, и он звякнул, но как-то не очень уверенно.

Маша каталась на велосипеде тети Оли, который Сергей Алексеевич снял для нее с чердака, и Вероника теперь так мечтала поездить вместе…

— Слушай, успеем мы покататься… А, — только тут Маша сообразила, что у Ветки новая «штучка» на двух колесах, — так ты на нем приехала? Хороший, — одобрила Манюня и дернула Ветку за руку. — Положи его где-нибудь тут, на дорожке. Ну, скорее!

Она сердилась на нерасторопность подруги, увлеченная какой-то идеей, которая всю ее поглотила. Да еще мальчики! Машка впервые так откровенно кокетничала и, кажется, это занятие здорово ее увлекло.

— Ребята, это моя подруга Вероника, — покровительственным жестом приобняв Ветку за плечи, сообщила Манюня. — Миш, расскажи ей!

— У нас тут крутые дела, понимаешь, — клад! — с ходу выпалил Мишка. — Да, ты знаешь… Это ведь твоя мама прочла письмо, где про клад говорится, да?

— А как же… — Ветка присела на край скамейки, в растерянности глядя на Машу, — как же Союз Четырех? — по мере того, как она понимала, что Манюня все выболтала мальчишкам, в ней поднималась бурная волна протеста. Им было так хорошо вчетвером: маме, Сергею Алексеевичу, ей и Манюне…

— Да ладно! — Машка резко дернула головой, отчего хвост ее золотистых волос задел по глазам сидящего рядом Борьку, и тот принялся их растирать. — Сама знаешь, как с взрослыми связываться, то им не так, да се, а потом они вечно заняты…

— Так где же ты раньше была, когда все это предлагала? Они ведь уже согласились! Получается, ты их предала! — Веточка со скамейки вскочила, темные глаза ее стали черными и расширенными, как у цыганки; на фоне бледно-матовой кожи, которую не брал никакой загар, они казались огромными, даже пугающими. Было сейчас в Веронике нечто такое… что-то от жрицы, которая видит, как оскверняют ее святилище.

— Ветка, ну, миленькая… — Машка тоже вскочила и, ластясь, прильнула к подруге. — Ты все не так поняла. Ребят, мы сейчас, — кивнула она мальчишкам, которые просто остолбенели, не ожидая встретить в этой тонкой, скромной и даже пугливой на вид девчонке такую силу, такой отпор.

Манюня торопливо увлекла Ветку в дом и, усадив, принялась уговаривать.

— Ну подумай сама, что плохого, если мальчики нам помогут? Ты вот орешь на меня: «Предала!» — а кого предала? Никого я не предавала… Как мы решили — так и есть, как был Союз Четырех, так и остается в целости и сохранности. Просто обо всех наших делах взрослым знать вовсе не обязательно. Ну, разве не так? Ветка! Ну, Ветка же! — она тормошила подругу, которая, хмурясь, никак не хотела поддаться на уговоры и упрямо хранила молчание.

— Как только мы что-то узнаем, сразу же им расскажем, только с помощью Борьки и Миши все разведать будет намного легче. Они согласны на все условия! Они будут выполнять любые поручения — это же здорово, что у нас с тобой есть хоть крошечная, но своя тайна! Только твоя и моя. О мальчишках, о том, что они посвящены в нашу тайну, знаем только мы с тобой. Если хочешь, это игра! Не играть же с взрослыми, в самом деле!

— Причем тут игра? — повернулась к ней Ветка. — Кажется, мы все решали всерьез. Союз Четырех — это очень серьезно, а ты все время юлишь и путаешь… Нечего тут запутывать — и так все ясно. Ляпнула сдуру — так ляпнула, и нечего теперь выкручиваться!

В глубине души Ветка сама себе удивлялась: почему ее так задела эта история? Почему она так остро на все реагирует, что заставляет ее не соглашаться, напирать на подругу и быть такой резкой… Пожалуй, это случилось с нею впервые в жизни — обычно Вероника с легкостью шла на компромисс и уступала подругам.

— Знаешь, — сказала она вдруг совсем серьезно, — мне надоело играть. Я хочу чего-нибудь настоящего. А тут… Понимаешь, когда твой папа и моя мама согласилась вместе с нами распутывать эту тайну, для меня это было… ну, они нас признали, что ли… Им самим захотелось вместе. А мы все разрушили. Вот и получается, что мы — взбалмошные девицы, это слово тетя Шура моя очень любит — взбалмошные! И еще шалопутные. И нам ничего нельзя доверить всерьез. А можно только на нас умиляться: «Ах, как ты выросла! Ах, ты совсем большая!» Помнишь, твой папа так говорил там, в деревне? Вот это — пожалуйста: гладить по головке или отпихиваться: мол, не мешай! Как ты не понимаешь: приняв твою идею Союза, они и нас приняли… совсем по-другому, вот! — она снова потупилась.

— Ветуля моя! Ветушечка! — Машка бросилась к ней на шею. — Ну, пожалуйста, извини меня, я не хотела. Можно еще все исправить — прогоним мальчишек и все дела! Скажем, что все наврали.

— Вот, все у тебя так: то одно, то другое, потом третье и с пятого — на десятое… Ладно, чего теперь, сколько можно выкручиваться?

— Вет, понимаешь, — Маша произнесла это неожиданно тихо, полушепотом, она казалась теперь серьезной и даже смущенной. — Мне так нравится нравиться! В общем… ну, когда на меня обращают внимание. И знаешь… только тебе. — Она подняла на Ветку умоляющие глаза. — Обещай, что никому…

— Дурочка! — Ветка быстрым легким движением погладила Машу по стиснутым в кулачок ладошкам. — Ну, кому я скажу. Обещаю… ни слова!

— Мне очень Миша понравился. По-моему я в него влюбилась! — и, неожиданно для себя самой, она вдруг разревелась, совсем по-детски вытирая кулачками слезы.

Манюне было не привыкать изворачиваться: с самого раннего возраста ей приходилось существовать между двух огней — между мамой и папой, которые вечно чего-то не могли поделить между собой. Атмосфера то скрытой, то явной вражды, над созданием которой с особым усердием трудилась мама, заставляла Машку скрывать свои настоящие чувства, хитрить, а то и попросту лгать, чтобы не расшибиться об эти две вечно сталкивающиеся скалы — папу и маму… Она научилась носить маску, играть, и эта маска, похоже, оказалась ей как раз впору. Машке было так проще, легче лавировать, и скоро она вошла во вкус: а это удастся скрыть? А то? И это?.. Одному посочувствовать, дать понять, что она-то видит, как к нему несправедливы… И через пять минут то же самое дать понять и другому.