Ирина Лобусова - Ваза с желтофиолями

— И что с девочкой?

— Ничего. Ровным счетом ничего.

Мы вошли внутрь, я заперла дверь и дала себе слово, что обязательно ее разыщу, что теперь я буду заниматься только Фаиной и ее историей.

Я обязательно узнаю историю ее жизни. И обязательно найду. Это принятое решение наполнило меня спокойствием и даже чем-то похожим на душевную радость — как теплый вечерний воздух за окном.

На следующее утро я встала с твердой решимостью найти, где живет девочка. Я чувствовала, что в ее жизни происходит какая-то драма, свой тяжестью омрачающая ее детство, и была настроена самым решительным образом узнать все, и, возможно, хоть как-то ей помочь. Может быть, ее мать уехала заграницу на заработки, и девочка жестоко скучает по ней? Или ее мама тяжело больна? А может, отец пьет и терроризирует всю семью? Может, она страдает от жестокого обращения?

Этот ребенок не случайно вошел в мою жизнь. Может, она ждала, что я как-то смогу помочь решить ее проблемы, например, ее спасти? Вообщем, я была настроена самым решительным образом, и на следующее утро принялась воплощать в жизнь свой план.

Во дворе было четыре отдельных дома и четыре подъезда. Я уже знала, что в моем подъезде девочка не живет. Но все-таки решила удостовериться. Подкараулив пожилого мужчину, спускающегося по лестнице, я спросила его, не живет ли какой-то из квартир девочка лет 8. Мужчина оказался очень словоохотлив. Он рассказал, что родился в этом доме, что живет прямо в квартире надо мной, а его мать, которой почти 90, поселилась в этом доме еще до войны. И несмотря на возраст, в полном рассудке, и даже выходит на улицу. Но подобной девочки в доме точно нет. Он бы знал. Весь этот поток информации буквально обрушился на меня, но в нем не содержалось ничего ценного. Женщина с коляской была права: Фаина живет не в этом доме.

Выйдя во двор, я направилась в подъезд справа, затем слева — там повторилась та же история. девочки, соответствующей моему описанию, в этих домах не было, более того, в них не жила такая большая семья, как описывала девочка. Конечно, две старушки, дающие мне информацию, могли и ошибаться. Но кто и где когда-то видел, чтобы одесские старушки ошибались?

В четвертом подъезде я остановила мальчишку на велосипеде, лет 12-ти. Я подумала, что сведения о детях лучше всего получать от детей. Но и тут мне не повезло: мальчишка утверждал, что никогда в жизни не видел похожую девочку не только в их доме, но даже на всей улице. Конечно, мальчишка преувеличивал, но получалось, что Фаина жила вообще не в это дворе.

Я решила при следующей встрече расспросить ее более подробно, буквально выдавить из нее правдивый ответ. А пока мои поиски стали вызывать подозрение. Возвращаясь вечером (дворик тем временем был полон людей), я услышала обрывок слов двух старух, которые явно перемывали мне косточки. До меня донеслись слова «чокнутая москвичка» и «все они сдвинутые, эти художники». Я могла только посмеяться про себя этим словам. Во дворе, тем временем, было достаточно много детей. Но Фаины среди них не было.

Закончив картину с желтофиолями, я перевела ее в электронный формат и отправила Нью-Йоркскому галеристу. Он не только пришел в полный восторг, но и связался кое с кем в Одессе. Буквально через день мне предложили выставить картину в одной крупной галерее, выставка в которой открывалась в конце месяца. К этому моменту на полотне как раз должен был подсохнуть лак, и я согласилась.

На следующую ночь после того, как я дала согласие выставить картину, до меня донесся громкий плач грудного ребенка. Это был отчаянный, иступленный, пронзительный плач очень маленького человеческого существа. Он был так громок и отчетлив, что поднял меня с кровати почти сразу, и доносился он из-за стенки соседней квартиры — той самой, где должна была жить одинокая старуха, бывшая двоничиха, которую за все то время, что я жила здесь, я не видела ни разу. Я легонько постучала в стенку. Плач усилился.

Я встала с кровати и пошла в соседнюю комнату. Там было холодно, как в леднике! Холод был такой острый и пронизывающий, что у меня буквально сперло дыхание.

Я щелкнула выключателем, залила комнату светом, и застыла, не веря своим глазам. Кто-то прямо на полу, рядом с мольбертом, выдавил все мои краски.

Крышки тюбиков были раскрыты, краски выдавлены прямо на пол, в этом месиве валялись кисти и тряпки. К счастью, картина не пострадала — она находилась там же, где я ее оставила, была прислонена к стене. Но то, что творилось рядом с мольбертом…

Как такое могло произойти? Чья рука сделала эту мерзость? Может, уходя, я забыла открытым окно, сюда влез какой-то мальчишка и изгадил все мои вещи? В голове крутилось только такое объяснение. Я ведь действительно очень рассеянна, могу ходить, погруженная только в свои мысли.

Опустившись на колени, я принялась оттирать этот кошмар — и вдруг замерла. В этом месиве красок проступало достаточно четкое изображение. Шок от этого открытия был таким сильным, что я не обратила внимания даже на то, что плач ребенка прекратился и наступила тишина.

Цветистые разводы красок не были хаосом. Они выглядели так, словно прямо на полу, моими красками, кто-то пытался нарисовать… кота.

На следующее утро я позвонила тете, наплела что-то, и, узнав адрес агентства недвижимости, которое сдало мне эту квартиру, отправилась прямо в агентство. Там мне довольно быстро удалось объясниться с толстой прокуренной теткой. Я наплела ей, что в квартире, куда я въехала, остались личные вещи немца, который жил до меня, и я хотела бы их вернуть. Не могла бы она дать мне его адрес или телефон? Небольшая взятка довершила дело, и тетка дала мне телефон немца, а так же его электронный адрес, и предложила ему написать, добавив, что с ним легче связаться по Интернету, чем по телефону.

Это было правдой. Дозвониться я так и не смогла, хотя звонила несколько раз в разное время — немец просто не отвечал на звонки. Тогда я написала ему письмо по электронной почте — на английском, потому, что не знала немецкого. Я написала, что прошу его связаться со мной по телефону или по скайпу насчет квартиры, которую он снимал в Одесса. Что сейчас в этой квартире живу я, и хотела бы об этом поговорить.

Адрес был правильный, так как письмо не вернулось. Немного успокоившись, я стала ждать ответ.

В тот день была очень сильная жара, и, выйдя в парадную, я буквально обожглась раскаленным воздухом. Именно тогда я впервые почувствовала запах — правда, он был не очень силен, и доносился откуда-то сбоку. Это был тошнотворный, сладковатый запах гниения, как будто где-то совсем рядом, поблизости от меня, гнили пищевые отходы, фрукты и овощи. Ударив прямо в ноздри, запах так и забился в них, как будто был ватой. Избавиться от этой мерзости стоило невероятного труда.