Марина Дяченко - Петля дорог

— Спасибо, — сказал Игар одними губами.

— Ты вспомнил?

— Да…

Он медленно повторял названия дальних и ближних городов и местечек — вся провинция Ррок: большой город Турь, почитаемый, будто столица… Близлежащий городишка Требур, где спокон веков полным-полно спесивых аристократов. Устье, многолюдный порт. Далекий Важниц, прибрежная Рава… Дневер, славящийся ремеслами. Олок в предгорьях, Ремет в верховьях… И бесконечное множество сел: Мокрый Лес и Узкий Брод, Утка, Кошка, Речка… Две Сосны, Три Грача, имена зверей и птиц, лесов и озер… И — обязательно надо запомнить — Холмищи. Холмищи, далекое село…

Он твердил и перечислял приметы и повадки незнакомой женщины, которая где-то там, в ночи, спит и не ведает, что по ее душу уже отправлен гонец. Та, что своей жизнью выкупит жизнь Илазы.

— Хорошо, — из темноты снова донеслось отвратительное теплое дыхание. — Теперь посмотри на небо.

Игар поднял голову. Половина небосвода по-прежнему была скрыта серым покрывалом, зато другая, чистая, лоснилась от звезд.

— Где звезда Хота, знаешь?

Игар кивнул.

— Где?

Он поднял дрожащую руку и ткнул пальцем в желтоватую, мерцающую звездочку, примостившуюся на острие длинной безлистой ветки. Отец-Научатель любил рассказывать легенду про то, как мышь попала на небо и заявила, что теперь…

— Звезда Хота опускается за горизонт в середине осени. Времени тебе — покуда звезда не скроется. Рассказать тебе, как я поступлю с ней, с твоей любимой женой? Что я сделаю с ней, если до той поры ты не вернешься вместе с Тиар? Надо говорить, нет?

Илаза спала. Голова ее лежала у Игара на коленях.

— Пощадите ее, — попросил он хрипло. — Я вернусь, но… Она же как-то должна дожить. Ей будет холодно, голодно, страшно… А она княжна и привыкла…

— Не беспокойся, она куда более живучая, чем ты.

Игар снова поднял глаза. Звезды гасли, растворялись в светлеющих небесах; еще немного — и погаснет звезда Хота… А так хотелось посмотреть на спящую Илазу при свете утра…

— …Кстати, Игар.

Он шел медленно, против воли ожидая опускающейся на голову сети. Оклик заставил его споткнуться.

— Надо говорить, что будет, если ты… Скажем, вернешься с бандой головорезов? Что случится с Илазой?..

Игар сжал кулаки так, что ногти впились в ладони.

Хорошо, что Илаза спит и не слышит этих слов.

Лицо этой старухи никогда не улыбалось. Но там, в зале, где было много народу и был он , там лицо ее хранило хотя бы видимость доброжелательности; здесь, в маленькой душной комнатке, старуха смотрела, как скаредный торговец:

— Сколько весен ты помнишь?

Девочка напряглась, пытаясь сосчитать; ответила неуверенно:

— Шесть… Или семь…

Глаза старухи сделались маленькими-маленькими и ушли глубоко под лысые надбровные дуги:

— Зачем ты лжешь? На вид тебе не меньше десяти…

Девочка растерялась. Почувствовала, как привычно щиплют, увлажняются глаза:

— Да… но… я помню из них только семь…

Старуха презрительно скривила темные тонкие губы:

— Ты не настолько мала, чтобы не понимать, о чем тебя спрашивают!

Девочка сдержала всхлип. Там, где она жила раньше, о возрасте спрашивали по-другому.

Путешествие не принесло ей радости; разлука с родичами огорчила меньше, чем она ожидала. Здесь, в чужом доме, даже время казалось чужим, неповоротливым, медленным; он говорил что-то о спокойствии и будущем счастье, но слова его проходили мимо девочки, не достигая ее ушей. А уж души не достигая тем более.

— Тебе десять весен, — медленно, будто раздумывая, проговорила старуха. — Ну-ка, разденься.

Девочка повиновалась; старуха долго осматривала и ощупывала ее тощее детское тело, и, вздрагивая от прикосновения холодных рук, девочка думала о кротах, изрывших землю за сараем. Она так мечтала когда-нибудь увидеть живого крота — но видела только мертвых. Тех, которых убили мальчишки…

— Ты созреешь еще не скоро, — сообщила старуха с ноткой разочарования. — Ты будешь учиться и играть с прочими детьми, но у тебя будет своя комната; ты должна помнить, что ты не ребенок больше — невеста, будущая жена господина и наша госпожа… Одевайся.

Она долго не могла справиться с поясом — на ее прежнем, домашнем платье пояса не было вовсе, была веревочка, затянутая узлом; старуха не помогала — просто смотрела и хмурилась. Толстый крючок не желал влезать в дырочку, новую и оттого слишком маленькую, пальцы покраснели и отказывались слушаться — но девочка, закусив губу, пробовала снова и снова, пока дверь за ее спиной не отворилась, и, еще не глядя, она почувствовала появление его .

Его ладони были белыми, как сахар, и загар на тыльной стороне их казался от этого еще темней. Длинные пальцы одним движением вогнали на место непослушный крючок; старуха почтительно склонила высокую седую прическу:

— Да, Аальмар…

Его рука небрежно поймала девочку за плечо, мимоходом погладила, ободряюще потрепала по голове:

— Я уезжаю.

— Уже сейчас? — удивилась старуха.

— Да… — вошедший кивнул. Девочка почувствовала, как ее лицо чуть приподнимают за подбородок:

— Малыш, пойдем? Проводишь меня?

Она посмотрела ему в глаза — и испугалась снова. Как тогда, когда он отрывал ее, ревущую, от матери… Тогда он казался ей самым страшным существом в мире…

Но эта старуха без бровей страшнее.

Девочку уже вели вниз по лестнице; из-за какой-то двери выглянуло чье-то любопытное лицо, скользнула под ногами рыжая кошка, кустик травы у крыльца, и вот уже сильные злые люди удерживают сильных злых лошадей, покачивается пустое тяжелое стремя, блестит на солнце украшение — бронзовая морда собаки на ремешке уздечки…

— Я уезжаю, — сказал он . — Скоро вернусь. Жди меня и будь молодцом… Ты скоро привыкнешь. Все будет хорошо.

Она поняла, что следует что-то сказать; кивнула и прошептала еле слышно:

— Да…

— Скажи мне: удачи, Аальмар. Потому что мне очень нужна удача.

— Удачи…

Она никак не могла запомнить его имя. Оно казалось ей слишком длинным, сложным и некрасивым.

— Удачи… Аальмар…

— До свидания, малыш.

Он вскочил в седло; предусмотрительная старуха отвела девочку подальше. Подальше от копыт, поднимающих пыль, от белозубых, гортанно перекликающихся людей, от хлыстов и шпор, от странных железных орудий, притороченных к седлам…

— Удачи, Аальмар! — крикнула крепкая женщина, прикрывающая глаза от яркого солнца.

— Удачи, Аальмар! — крикнул парнишка лет восемнадцати, и клич его повторили еще несколько голосов, незнакомых девочке, чужих…

Стоя под старухиными ладонями на плечах, она вдруг поняла, что уезжает единственный человек, которого она здесь знала. Более-менее знала, успела освоиться, запомнила его имя…