Марина Дяченко - Петля дорог

— Кто это, Игар?

— Не знаю, — выдавил тот, и вполне честно.

Отец-Дознаватель вздохнул:

— Что ж… Попробуем еще раз: кто это?

Лицо его вдруг заполнило собой всю комнату, а глаза, как два зубастых крота, ввинтились Игару в душу.

— Не… — Игар отпрянул, заслоняясь рукой, — сам…

— Да кто тебя трогает, — Дознаватель отвернулся с напускным равнодушием. — Ну?

— …Кто угодно, — Игар почему-то с ненавистью посмотрел на парнишку-посланца, на «коготь» у его пояса; там, где он вырос, послушником не разрешалось ходить с оружием вне занятий Отца-Разбивателя. Это может быть кто угодно… все они…

Он не стал уточнять, кто такие эти «все». Предполагалось, что Дознаватель сам догадается, какую участь готовят Игару эти всадники у ворот. И поступит, по выражению послушника-гонца, совершенно «сообразно»…

Дознаватель прикрыл глаза:

— Понимаю. Укрывшись в этих стенах, ты бежал не столько от мук воспаленной совести, сколько от кулаков, кинжалов и веревок. Ты решил, что кара, наложенная на подраненного птенца его великодушными отцами, окажется куда мягче, нежели месть большого мира… который гонится за тобой по пятам. Так?

Игар поднялся. Мышцы его ныли — вероятно, предчувствуя скорое свидание с кулаками, кинжалами и веревками.

— Не так, — сказал он через силу. — Но теперь все равно… Мне можно идти?

Послушник с «когтем» смотрел на него во все глаза. Интересно, подумал Игар, как я в этих глазах выгляжу. Приблудный сумасшедший, оскверненный птенец, здорово пощипанный десятками кошек. Не слушай своего норова, мальчик — никогда не попадешь в такую переделку. Святая Птица сохранит.

Дознаватель потянулся совершенно домашним, ленивым, не соответствующим чину движением; легко поднялся:

— Что ж… Пойдем, Игар.

Послушник у двери почтительно шарахнулся; Дознаватель пропустил Игара перед собой, в темноте коридора оказался еще кто-то, почтительно склоненный и страшно любопытный — но Игар не смотрел по сторонам. Изнутри строение походило не на гнездо, а скорее на муравейник — такие же частые, узкие, низкие ходы, коридоры, повороты… Игар ждал, что Отец-Дознаватель велит послушнику выпроводить его — но потом понял, что тот желает проследить сам. Собственноручно убедиться, что кукушонок покинул Гнездо. Дабат.

Он втянул голову в плечи. Как-то не хотелось думать о Перчатке Правды — а ведь как раз с ним-то встреча наиболее вероятна… Потому что как раз Илазина матушка имеет к Игару наибольшие претензии. И как раз она менее всего склонна прощать.

У приоткрытых ворот стоял, рассеянно озираясь, невысокий человек весьма преклонных лет, с двумя «когтями» на обоих боках, седой щетиной вокруг обширной лысины и шелковыми «крыльями», расслабленно подрагивавшими на ветру; всякий, хоть понаслышке знакомый с бытом Гнезда, немедленно опознал бы в нем Отца-Разбивателя. Больше у ворот не было ни души; Игар хмуро подумал, что дисциплина в Гнезде вполне «сообразна». В том ските, где он вырос, в такой ситуации под воротами давно собралась бы стая послушников.

Ему было холодно. Он постепенно замерзал, следуя коридорами в сопровождении Дознавателя — а теперь его просто колотил озноб, и все время хотелось обхватить руками плечи, чтобы хоть чуточку согреться.

В щель между створками ворот заглядывали хмурые, настороженные лица; появление Игара отразилось на них свирепой радостью. Чаще зафыркали, замотали головами злые, раздраженные ожиданием кони.

— Этот! — удовлетворено сообщили из-за ворот. — Отцы-то, гля, сами сообразили, что к чему… Ну и нюх, так твою в растребку… — непочтительные всадники бранились через слово, но не злобно, а скорее удовлетворенно, с некой живодерской радостью.

— …За сопляком копыта сбивать…

— Сюда, что стал!.. Открывай, открывай… — в ухе белокурого, с тонкими губами всадника поблескивала медная серьга; рука в перчатке лежала на рукояти хлыста.

У Игара заныла спина. Он оглянулся на Дознавателя — просто так, без надежды; Дознаватель глядел в небеса — задумчиво, отрешенно, будто барышня на первом свидании.

— Ну да, это за мной, — сказал Игар, хотя надобности в этих словах не было никакой — все и так прекрасно понимали. Отец-Разбиватель почесал лысину, оставив на ней пять красных полосок, и будто случайно подтолкнул створку ворот носком сапога. От этого чуть заметного прикосновения тяжелая створка вздрогнула и приоткрылась еще; щель раздалась как раз настолько, чтобы пропустить худощавого парнишку вроде Игара.

Ему сделалось тошно. Страшно до тошноты; на широкий лопух под забором опустилась зеленая муха — именно такая, как те, что изумрудно поблескивают на раскрытых глазах покойников. Глядя на муху, Игар понял вдруг, что по своей воле за ворота не выйдет. Пусть его тянут, толкают, выволакивают… Пусть запятнаются, чего там… Гнездо, в котором он вырос, уже предавало его — холодным молчанием Отца-Вышестоятеля… Если птенец вывалился на дорогу — Гнездо не поможет ему. Гнездо не примет его, источающего чужой запах, грязного и подраненного…

— Это за мной, — услышал он собственный голос, странно спокойный и почти безмятежный. — Да…

Шаг. Круглый лошадиный глаз без сострадания; еще шаг. За воротами деловито разматывали веревку; вот и все.

— Одну минуту, — негромко сказали у него за спиной, и он замер, а останавливаться ни в коем случае нельзя было, потому что мужество сейчас его оставит.

— Одну минуту, Игар… Ты стал бы выбирать между… своей неудовлетворенной совестью и постоянством Птицы?

Игар не вполне понял. Он не был сейчас готов к отвлеченным рассуждениям, и слова Дознавателя скользнули мимо его разума — однако в интонации отца он уловил нечто, внушавшее надежду.

Он обернулся. Дознаватель смотрел прямо на него, и в его глазах не оставалось ни следа былой рассеянности:

— Если ты приходишь к Птице, то… приходишь весь. Без остатка. Сейчас. Понимаешь?

Игар понимал сейчас единственную и очень простую вещь: за воротами топчется в ожидании его долгая, мучительная смерть. Остальное… Птица поймет и простит.

Он медленно кивнул:

— Прихожу… весь. Без остатка. Сейчас.

Лицо Дознавателя расплылось перед глазами, заняло собой полнеба, откуда-то со стороны послышался тягучий, удивленный голос:

— Ну ты и крученый… и крученый…

— Это правда! — выкрикнул Игар.

И это стало правдой.

Он разом успокоился. На смену мучениям и метаниям пришло ясное, спокойное осознание истины: Илазу не спасти. В любом случае не спасти; можно совершить еще тысячу ошибок и сделать несчастными тысячу людей, но лучше принять мир таким, каков он есть. И спокойно посмотреть в глаза Птице.

— Хорошо, — сказал Отец-Дознаватель, и лицо его было уже обыкновенным лицом нестарого, уверенного, склонного к сарказму человека. Теперь вполне хорошо… Дабат.