Марина Дяченко - Петля дорог

Их уединение нарушалось воплями, доносящимися в склеп снаружи кого-то лупили за несвоевременную выплату дани. Их уединение было коротким и ненадежным; странно, что его вообще не прирезали сразу, что удалось пробраться мимо всех этих нищих и бандитов, мимо криворотого громилы с кинжалом у пояса, мимо еще одного, с шипастым шариком на ремешке и глупым дамским украшением на шее. Он добрался, его пропустили — будто судьба, так долго потешавшаяся и ставившая ему подножки, теперь наконец-то сжалилась и подала руку…

— Я хочу тебя, — пробормотал он, еле разжимая рот. — Я искал тебя… Я…

Он чуть не промахнулся — сильная и верткая, она успела отскочить, но он все равно повалил ее на крышку саркофага и ладонью зажал рот. Все, времени нет, он не станет ни о чем говорить с этой красивой чувственной тварью, звезда Хота закатится через пятнадцать дней, если на спине у кладбищенской принцессы нет ромба, он, Игар, умрет на месте. Это последний шанс, он хочет, желает, он повелевает судьбе — пусть это будет Тиар, у нее должен быть ромб, должен…

Он исступленно рвал на ней одежду; при свете факела в глаза ему взглянули круглые, как две луны, груди — и сразу вслед за этим к горлу его было приставлено острое лезвие.

Он не обратил бы внимания — но его тело еще хотело жить; ощутив нож у сонной артерии, он медленно обмяк, оцепенел, выпуская на волю ее губы.

— Какой ты, — сказала она со странной улыбкой. И снова, плотоядно облизываясь: — Какой ты…

Если бы в этот момент он имел силы взглянуть на себя ее глазами, то увидел бы ополоумевшего юношу-насильника, ведомого одной-единственной целью и готового ради этой цели умереть; принцесса, познавшая на своем веку все разновидности похоти, неожиданно для себя оказалась польщена.

— Ты торопливый, — она не спешила высвобождаться, только лезвие ножа, приставленного к горлу, подрагивало. — Ты любишь, чтобы все было по-твоему… Но будет по-моему, мальчик…

В эту секунду он понял, почему ее боятся; в эту же секунду он уверился, что перед ним именно та, кого он искал так долго и трудно.

Тиар. Он нашел ее; последнее усилие — взглянуть на ее спину. Он нашел ее — но как, скажите, как он вытащит ее отсюда?! Чем он купит ее, чем обманет, как выкрадет, наконец? Не устраивать же дворцовый заговор среди нищих и калек, не плести же интриги по свержению принцессы, он бы попробовал, но нет времени, теперь уже нет…

Она прочитала в его глазах отчаяние; нож чуть отодвинулся:

— Ты настолько нетерпелив? Ты не можешь обождать и секунды? Ты так страдаешь, птенец?..

Он передернулся. Птенец… Лучше бы она не говорила этого слова. Хоть она, конечно, произносит его вовсе не так, как Отец-Вышестоятель…

Она усмехнулась, наслаждаясь его стыдом. Вытянула длинный розовый язычок, острым кончиком коснулась храмового знака на его шее:

— Бедный… Бедный выпавший птенчик…

— Ради тебя, — выдохнул он хрипло. — Смилуйся… я хочу тебя.

Даже она, кажется, удивилась:

— Ну ты и неистовая птичка… Ох и неистовая, ох и…

Он отбросил ослабевшую руку с ножом. Тупой иголкой ткнула мысль об Илазе, о верности, о клятве на Алтаре; тошнотворной волной обдал страх: он еще не изменял жене ни разу, как можно, как…

Он стиснул зубы, раз и навсегда принимая решение: во имя Илазы. Во имя ее; потаскуху-Тиар не вытащить к скруту иначе, кроме как соблазнив. Он вывернется наизнанку, он будет лучшим из лучших любовников, она потащится за ним, как кошка…

Потом он на какое-то время забылся.

Руки его высвобождали из потертого бархата ее роскошные формы; запрокинув голову, разметав по камню саркофага пышные, с медным отливом волосы, она хищно постанывала, и от этого стона все Игарово существо перестало вдруг повиноваться разуму. Никогда раньше он не испытывал ничего подобного — там, на Алтаре, было другое… Совсем другое было в лесу с Илазой. Если бы ему сказали полчаса назад, что здесь, в душном склепе, среди бродяг и калек, его захлестнет первая в жизни волна необузданной страсти, что он не захочет сопротивляться ей, не сможет сопротивляться…

Он зарычал сквозь зубы. Он был уже не Игар — другой человек, несомый мутным водоворотом, дикое напряжение его тела рвалось наружу, и слово «пятно» потеряло свой смысл. Пятно, пятно на лопатке…

Рывком он развернул ее спиной к себе. Волосы упали, закрыв лопатки; постанывание сменилось негодующим рыком:

— Я так не люблю! Слышишь, так не будет!..

По счастью, ей было уже неоткуда вытащить спрятанный нож.

Он накрутил ее волосы на кулак. Он резко пригнул ее голову к крышке саркофага; по голой спине ее прыгали тени, и он похолодел. В какое-то мгновение родимое пятно увиделось четко и ясно, в следующий момент ему показалось, что это игра света…

Не сходит же он с ума?!

Со свистом втянув в себя воздух, он бросил ее на земляной пол. Навалился сверху, захлебываясь запахом ее тела; обламывая ногти, расстегнул пряжку собственного ремня. Все равно, что там у нее на спине если сейчас она не станет принадлежать ему…

Спертый воздух. Запах склепа, запах тела…

— …А-а-а! Взять, взять!..

В склепе как-то сразу сделалось светло от факелов. Игара грубо схватили, ударили по голове и отбросили в угол; оглушенный, он еще некоторое время бился на земле, как выброшенная на берег рыба. Страсть, не нашедшая выхода, обернулась болью и шоком; он успел увидеть, как обнаженная принцесса рвется из рук злых оскаленных стражников, рвется и рычит, как рысь, как голая, по-глупому попавшаяся рысь…

Снаружи было светло как днем. Косоротый громила неподвижно лежал в черной луже крови; стражников было видимо-невидимо, кто-то кого-то волочил, кто-то истошно вопил и выдирался. Не расслышать из склепа звуков облавы могли только Игар, с упорством маньяка разыскивающий на чужих спинах родимое пятно, да принцесса, одержимая страстью и уверенная в собственной безопасности. Ее так и волокли — не одевая; Игара еще раз стукнули по голове и бросили к таким же неудачникам — загнанным в кольцо, спутанным веревками.

В вонючей яме их продержали около суток; все это время Игар исступленно искал среди пленников Тиар.

Он ползал, спотыкаясь о чьи-то ноги, и без устали заглядывал в лица; бродяг в яме помещалось с полсотни, но было темно, и потому он по многу раз заглядывал в одни и те же лица. Дважды приходилось драться — беспощадно, потому что его противники желали его смерти; какая-то старуха расцарапала ему лицо, решив, что он хочет отнять у нее черствый кусок хлеба. Тиар не было; он тешил себя надеждой, что увидит ее на суде.

Забившись в темный вонючий угол, он тупо разглядывал собственную руку с обломанными ногтями; вчера ночью с ним случилось страшное, позорное падение. Он, поклявшийся на Алтаре, купился на похоть прожженной стервы; вид обнаженного женского тела сломил его верность и его благородство, так долго считавшиеся незыблемыми, как гранит. И что с того, что стражники жестоко прервали сладострастную процедуру в самом ее начале — не стражники должны были остановить его, нет… Он глубоко осознает свою подлость — но и сейчас, вспоминая запах ее тела, он покрывается потом.