Евгений Константинов - Налимья погодка

Подсечку Григорий сделал размашистую, не пожалев силы и ничуть не опасаясь, что леска по какой-то причине вдруг оборвется. Леску он купил три дня назад, и была она довольно толстой, во всяком случае, рыбину килограммов на пять выдержала бы даже без намека на разрыв. А на более тяжелый трофей Григорий и не рассчитывал. На случай же, если бы приманку схватила щука с ее острейшими бритвоподобными зубами, рыболов подстраховался поводком, самолично сделанным из гитарной струны.

Но не на щуку еще со вчерашнего вечера настраивался Григорий. Да и погода — ветреная, пасмурная, с густыми зарядами снега, сыпавшим из низких туч, сплошь заваливших небо, была явно не щучьей. Самой налимьей была погодка.

Вот на налимов-то и поставил накануне Григорий свои десять жерлиц. Аккуратно насадил на тройники — за спинку пойманных еще утром плотвичек и окуньков размером поменьше ладошки, опустил живцов поближе ко дну, зарядил на металлических шестиках, воткнутых в лед, пружинки с флажками, присыпал лунки снегом так, что над ними образовались ровные курганчики, и оставил жерлицы «ночевать», без опасений, что кто-то чужой посмеет их проверить.

А с утра пораньше поспешил Григорий на реку, надеясь, что будет сегодня на обед налимья печенка. Подморозило, и небо было уже не таким хмурым, как накануне. Во всяком случае, снег не шел. Из всех жерлиц «горела» только одна — самая от него дальняя. Рыболов надеялся на большее, но пусть бы попался хоть один налим, только бы покрупнее…

После подсечки он сначала подумал, что там, на другом конце снасти пусто — так легко, не встретив никакого сопротивления, подалась леска. Григорий перехватил ее раз, другой и, наконец, почувствовал тяжесть, к тому же в руку ему передалось слабое биение. На крючке сидела рыба, и, судя по ее поведению, попался именно налим. Он не метался из стороны в сторону, как щука, да особо и не упирался, а просто висел, лишь слегка пошевеливая хвостом. Григорий даже не пустил в ход багорик и, когда налимья голова высунулась из лунки, надавив большим и указательным пальцами правой руки чуть ниже глаз, выбросил рыбу на снег.

Налим оказался средненький. Весом поменьше килограмма. Однако живца вместе с тройником ночной хищник заглотил чуть ли не до хвоста, и освободить снасть здесь и сейчас, не вспарывая рыбе живот, было невозможно. Привыкший к подобным сюрпризам налимьей рыбалки, Григорий просто отрезал поводок и убрал выскользающий их рук трофей в свой огромный деревянный рыболовный ящик в отсек для хранения рыбы. После чего достал из другого отсека запасной поводок, оснащенный тройником с острозаточенными жалами крючков, и привязал его к осиротевшей на пару минут леске. В третий отсек ящика был вставлен узкий металлический кан, сейчас наполовину наполненный водой. В кане плавали три окунька, самого бойкого из которых рыболов насадил на тройник и опустил в лунку. Затем он проверил одну за другой остальные жерлицы, — живцы на них остались нетронутыми и вели себя достаточно шустро, и направился к дому, стоявшему на берегу реки, и до которого было рукой подать.

— Привет, жена, — Григорий с грохотом поставил ящик на пол рядом с печкой. — Привет, Василек, — подхватил семилетнего сына на руки. — Ну, что будешь сегодня налимью печенку кушать?

— А ты поймал? — глаза парнишки загорелись. — Покажи!

Григорий посадил сына на табуретку и водрузил на его чернявую головенку свою шапку-ушанку, которую тому пришлось приподнять обеими руками, чтобы не закрывала глаза.

— Небольшой налимчик, но вку-усненький, — Григорий достал из ящика уже успевшую заледенеть рыбу.

— Ух, ты-с, как поводок-то заглотил! — Восхитился Василек, беря налима в руки и давая при этом возможность шапке вновь закрыть ему глаза.

— Ой, Гриш, — Тамара как-то беспокойно посмотрела мужу в глаза. Ты знаешь, мне вот давеча люди сказывали, что если в какой-то день января в нашей Покше налима поймаешь, то рыба эта обязательно всему дому беду принесет.

— Эт-то еще почему? — фыркнул Григорий, стягивая валенки.

— Сказали, что в день этот у налима-то самый икромет случается. И что тому, кто икромет нарушит, смерть-налим отомстит жутко.

— Чего-чего! — Григорий повысил голос. — Какая смерть? Когой-т это ты наслушалась, а?

— Бабу Граню, — потупилась Тамара. Она знала, что муж недолюбливал эту старушку, жившую на самом краю их улицы и слывшую страшной сплетницей и ворожеей.

— А-а-а, — протянул Григорий. — Ну-ну, слушай-слушай эту колдунью. Чтой-т никакой беды до сих-то пор у нас не приключалось. А сколько налимов-то мы с тобой да с Васильком уже слопали?

Тамара в ответ только вздохнула.

— Так что, давай, женушка, не мудри, а приготовь-ка нам к обеду деликатес из печеночки…

В предвкушении налимьей вкуснятины, Григорий умотнул с работы пораньше, еще засветло. Тамара умела приготовить рыбу так, что пальчики оближешь, и он чуть ли не бежал домой, не обращая внимания на все усиливающийся мороз. О том, что на улице холодно, вспомнил, увидев, что дверь в его дом распахнута настежь. Григорий уже начал складывать про себя в одно предложение все, что собирался высказать жене по этому поводу, когда что-то заставило его обернуться на заснеженное поле, простиравшееся между домом и рекой. Прямо посередине него, где не было ни одной тропинки, утопая в глубоком снегу, в сторону реки двигались два человека.

По их движениям Григорий понял, что второй изо всех сил старается догнать первого — по росту — ребенка. Но только, когда тот первый вдруг споткнулся и рухнул в снег, и до Григория донесся слабый вскрик, он понял, что упавший — его сын Василек, и что с ним случилось что-то такое, что никак не должно было случиться…

Стриптизерша Ирочка с двумя огромными белыми бантами на голове, в темно-коричневом платье и белом фартуке школьницы, размахивая портфелем, вприпрыжку выбежала на сцену. Остановившись на самом ее крае, она осмотрелась вокруг, с таинственным видом приложила пальчик к губам, как бы предлагая зрителям не раскрывать ее секрет, потом озорно отбросила портфель куда-то за спину и неторопливо, в такт музыки, покачивая бедрами, начала стягивать с себя школьное платье…

Это был заключительный номер стриптиз-шоу. Теперь Сергей не жалел, что высидел два часа, которые оно длилось. Собственно и оставался-то он до конца представления только ради того, чтобы вновь увидеть именно ее — Ирочку. В первый свой выход, в самом начале шоу, она была «кошкой»: раздеваясь, по-кошачьи выгибала спину, терлась боком о шест, стоявший посередине сцены, царапала его коготками и, прокрадываясь на цыпочках мимо столиков, за которыми сидели зрители, мурлыкала с непередаваемо-кокетливой интонацией.