Инесса Ципоркина - Личный демон. Книга 3

— Все любят выигрывать, — лениво щурится Тайгерм. Словно большой черный кот, вальяжно развалившийся на троне сатаны.

— Ой. Ну ой, — ухмыляется богиня безумия, кокетливо морща нос. — Тебе ли не знать, как некоторые боятся выиграть. Даже в мелочах.

— Но мы заставим ее выиграть.

— Заставим.

— И будет счастлива, как миленькая.

— Она у тебя миленькая, — посмеивается Апрель. — Тебе не жаль с нею расставаться?

— До расставания еще далеко, — самодовольно тянет Люцифер. — Судьбу Денницы-младшей и Мурмур мы устроили… Кстати, теперь у меня не дочь, а сын.

— Какая разница! — отмахивается богиня безумия. — Стихии пола не имеют. Спроси у ветра и огня, девочка он или мальчик…

— Мальчик!

— Девочка.

Владыка ада и владыка умов переглядываются, строя друг другу злобные рожи.

— Конечно, для супругов так привычней, чтобы он был мужчина, а она — женщина, — соглашается Апрель.

— Как будто тебе есть дело до людских привычек, — пожимает плечами Денница. — Зато теперь ты от них отстанешь, от наших детей. И станут они нормальными. Такими нормальными, что даже завидно.

— Ага! — иронизирует богиня безумия. — Если я от них отстану, они вспомнят, что рождены от одного отца. Это, согласись, как-то неприлично — состоять в браке, будучи близкими родственниками.

— Все мы близкие родственники, — философски замечает Люцифер. — По общему предвечному отцу. Лилит мне сестра, Уриил — брат, ты… А ты нам кто?

— Бабушка, — ехидствует Апрель.

— Ну вот и ладушки! Пойдем, бабуля, я отведу тебя на вечеринку. — И князь преисподней, потягиваясь, поднимается с трона.

— Большая вечеринка? — интересуется богиня безумия, продевая руку в сгиб локтя сатаны.

— Эпическая! — поднимает бровь Люцифер. — Свадьба моих детей! Все приглашены, даже Цап.

— Просил же не сокращать мое имя до собачьей клички, — бурчит Уриил, возникая из тумана адской кухни.

— И тебе добрый день, братец Ури, — ухмыляется Денница.

— Как же ты мне надоел за эту вечность, — кривится Цапфуэль.

— Я тоже тебя люблю. — Дьявол хлопает ангела по плечу. — Пойдем, наша Луна уже в зените. И сын ее, Хорс, скоро присоединится к матери. Самое время для великого таинства.

— До чего ж вы, черти, красивые обряды любите, — вздыхает Уриил.

— Это, можно сказать, наше главное развлечение — выдумывать символы и пудрить ими людские мозги, — соглашается Люцифер. — Можно, конечно, и после дождичка в четверг ритуал провести, и после обеда в субботу, но будет не так зрелищно. А при свете солнца и луны в замке вечной тьмы все-таки эффектнее.

— Надеюсь, ты не заставишь их заниматься сексом на камне Шлюх под взглядом папочки и мамочек? — с ужасом уточняет Цапфуэль.

— Хотел бы я на это посмотреть… — бормочет сатана и заливисто хохочет при виде исказившейся ангельской физиономии. — Попался! Опять попался. До чего ж вы, дети света, доверчивый народ.

— На себя посмотри, — закатывает глаза Уриил. — Поверил смертной, что она тебя хочет больше всего на свете, ждал, когда назовет мужем, испытывал ее любовь… И куда ты теперь, любовничек? Опять на дно геенны?

В мутном, лежащем слоями тумане силуэты расплываются, а лиц почти не видать. Но Апрель кажется: во взгляде Люцифера мелькает алый отсвет — не то боли, не то надежды.

— Посмотрим, — тихо, почти беззвучно произносит Денница. — Посмотрим.

Катерина ненавидит свадьбы. Есть ли что на свете омерзительнее пунцовой, как свекла, невесты в платье с грязным подолом; жениха с плывущим взглядом, с прилипшими к потному лбу волосами; пьяной тещи, тянущей блестящие от слюны губы к свекрови, у которой на лице написано: первый и последний раз вытерплю, ради сы́ночки; тамады с хитрой и глупой улыбкой на отекшем от профессионального пьянства лице… Дым коромыслом, пьяные драки, лицемерие, пальба из ружей, хороводы — такой должна была стать адская свадьба. Катя была готова к ней, как к очередному мытарству, приготовленному для ее души гостеприимным инферно.

Она вытерпит. Она уже столько вынесла от своих хозяев: переходила из рук в руки, подвергаясь жестоким испытаниям и понемногу разваливаясь — совсем как любимая кукла выводка детей, дерущихся за власть, пока родители слепо верят: их детки любят друг друга. Не беспокойтесь, они просто играют, подумаешь, кукла, мы им сто таких купим. Решая, кто сверху, в самой жестокой из игр детишки угробят игрушку в хлам, ее окончательная гибель лишь вопрос времени. Игрушка это знает и все, что ей осталось — держаться, держаться из последних сил.

С ощущением кошки на раскаленной крыше, таким привычным, почти родным, сидит Пута дель Дьябло по левую руку от Люцифера. По правую руку от князя ада сидит Наама. Сиденья у дьявола и его шлюх удобней некуда — сколоченные из полированных человечьих костей, обитые тщательно выделанной, прохладной женской кожей, с высокими зубчатыми спинками, с царгами, [58] Горизонтальные планки между ножками, поддерживающие у столов крышку, а у стульев, кресел, диванов и кушеток — сиденье — прим. авт. украшенными витиеватой гравировкой — перечнем самых ужасающих проклятий в адрес Люцифера. Владыка преисподней, ни в ком и ни в чем не заинтересованный, а потому безупречно любезный и до отвращения светский, подливает им вино в бокалы. Вернее, это перед Катериной стоит бокал — прозрачный и тонкий, певучий и гладкий. Перед матерью обмана красуется кубок-наутилус, сверкающий льдистым перламутром поверх вычурной резной ножки. Перед сатаной — знакомая Саграде чаша скорбей, сделанная из головы праведника. Праведника и фанатика, призывавшего к очищению души испытаниями. Теперь в его черепную коробку наливают вино на пиру сатаны. Такой вот диавольский юмор.

Катерина ищет в себе хоть какое-то беспокойство по поводу того, что ее задница попирает останки сотен грешников, чьи души, может, и сейчас горят где-нибудь в адской топке, хоть какую-то нервную дрожь от того, как Денница касается мертвой кости губами, вкус которых Катя еще помнит. Ищет и не находит. Всё это сатанинское позерство, красивости для устрашения смертных — лишь способ отвлечь ее от мыслей о главном.

О чем бы ни думать, только бы не думать об ЭТОМ, повторяет про себя Катя. Не думать, что она сама, собственной рукой благословила брак дочери с… кем? Или с чем?

Катерина еще не простила Мурмур (Мурмуру?) зубоскальства: «Зови нас сиблингами!» И пускай человечьи табу, спасающие род людской от вырождения, не нужны в мире сменных тел и извечных сущностей, табу эти язвят Катину душу.

Брат и сестра, слившиеся в поцелуе над тарелкой антипасти [59] Общее название итальянской холодной закуски. Состав антипасти может меняться в зависимости от региона, времени года и предпочтений — прим. авт. под пьяный, бесшабашный рев гостей, заставляют Катю закрыть глаза. Ей хочется броситься вон из зала, зажав рот рукой, но она считает в уме, ждет, пока вой, и свист, и аплодисменты утихнут, чтобы разомкнуть веки, милостиво улыбнуться и глотнуть того, что ей наливают и вкус чего она никак не может уловить — то ли кислое колючее шампанское, то ли сладкий до одури шерри-бренди, то ли крепко наперченный томатный сок. Кажется, была еще газировка, квас и минералка. Все это она любит… любила в прошлой жизни. В этой она бы выпила кашасы. Или рому. Много, много рому аньехо, чтоб продубило насквозь, от глотки до зада, чтоб одеревенеть, точно лесная колода, и ничего уже не чувствовать, не сознавать.