Монтегю Джеймс - Трактат Миддот

– Ну-ка, посмотрим, – заинтересовался Уильямс. – Да, свет, в самом деле, изображен довольно искусно. А где же ваша фигура? Да, да! Тут только голова, на переднем плане.

У самого края гравюры действительно было черное пятнышко – закутанная голова мужчины или женщины, обращенная затылком к зрителю, а лицом – к дому.

Уильямс не заметил ее прежде.

– И тем не менее, – упорствовал он, – хотя гравюра и выполнена более искусно, чем мне казалось, не могу же я потратить целых две гинеи из музейных денег на изображение неизвестного мне особняка.

Профессору Бинксу нужно было заняться своей работой, и вскоре он удалился. Близилось время обеда в университетской столовой, а Уильямс все еще тщетно пытался определить, какое место изображено на гравюре. «Если бы перед «нг» осталась гласная, было бы гораздо легче, – размышлял он. – А так это может быть что угодно, от Гестингли до Лэнгли, к тому же полно других названий с этим окончанием, и вовсе мне неведомых. К сожалению, у этого дурацкого справочника нет алфавитного указателя окончаний».

Обед в колледже мистера Уильямса был в семь часов. Не стоит его описывать, тем более что за столом он встретился с коллегами, с которыми днем играл в гольф. Они перебрасывались словами, не имеющими никакого отношения к нашей истории, зато впрямую связанными с гольфом.

После обеда они провели около часа в профессорской, а вечером несколько человек собралось в апартаментах Уильямса. Не сомневаюсь, что там играли в вист и курили. В перерыве между этими занятиями Уильямс не глядя взял со стола меццо-тинто и передал его лицу, проявлявшему умеренный интерес к искусству. При этом он сообщил, откуда взялась гравюра, а также рассказал подробности, уже известные нам.

Этот джентльмен небрежно принял ее, взглянул не без любопытства и сказал:

– Это очень хорошая работа, Уильямс. В ней присутствует атмосфера периода романтизма. Как мне кажется, великолепно удался свет, а фигура на переднем плане, хоть и слишком гротескна, но очень выразительна.

– Да, вам так кажется? – проговорил Уильямс, который как раз в эту минуту угощал собравшуюся компанию виски с содовой и потому не мог подойти, чтобы снова посмотреть на меццо-тинто.

Было довольно поздно, и гости собирались расходиться. Когда они откланялись, Уильямсу пришлось написать пару писем и доделать кое-что по работе. Наконец, уже после полуночи, ему захотелось спать, и он зажег свечу, с которой всегда отправлялся в спальню, и погасил лампу. Гравюра лежала на столе, там, где ее оставил последний, кто на нее смотрел. Когда Уильямс гасил лампу, взгляд его упал на меццо-тинто. От увиденного он чуть не выронил свечу и, как теперь уверяет, непременно лишился бы чувств, если бы остался в темноте. Но поскольку этого не случилось, Уильямс нашел в себе силы поставить свечу на стол и хорошенько рассмотрел гравюру. Этого не могло быть, и все же совершенно определенно было! В середине лужайки перед неизвестным домом появилась фигура, хотя в пять часов там не было никого. Она ползла на четвереньках к дому. На ней было какое-то странное черное одеяние с белым крестом на спине.

Не знаю, какая линия поведения стала бы идеальной в данной ситуации. Могу лишь сказать, как именно поступил мистер Уильямс. Взяв гравюру за уголок, он прошел с ней через коридор в другую половину своих апартаментов. Там он положил ее в ящик стола, запер ящик и все двери и отправился спать. Однако прежде он написал отчет о поразительных изменениях, которые претерпела гравюра с тех пор, как попала к нему в руки, и поставил свою подпись.

Он долго не мог заснуть. Утешало лишь то, что свидетелем странного поведения гравюры был не он один. Человек, рассматривавший ее в тот вечер, явно видел то же, что и он. В противном случае Уильямс мог бы заподозрить, что с его глазами или рассудком не все в порядке. К счастью, такая возможность исключалась. Утром ему надо будет сделать две вещи. Во-первых, нужно как можно тщательнее изучить гравюру, пригласив для этой цели свидетеля; во-вторых, следует попытаться выяснить, что за дом на ней изображен. Он пригласит своего соседа Нисбета позавтракать вместе, а затем проведет утро за словарем географических названий.

Нисбет оказался не занят и явился около половины десятого. За завтраком Уильямс ни словом не обмолвился о меццо-тинто, только сказал, что у него есть одна гравюра и ему хотелось бы услышать мнение Нисбета. К тому же те, кто знакомы с университетской жизнью, легко могут себе представить восхитительное разнообразие тем, которые охватывает беседа двух профессоров Кентерберийского колледжа за завтраком в воскресное утро. Вряд ли они обошли вниманием хотя бы одну – от гольфа до тенниса. Но я вынужден заметить, что Уильямс пребывал в смятении: его мысли были сосредоточены на той в высшей степени странной гравюре, что лежала сейчас лицевой стороной вниз в ящике стола в комнате напротив.

Наконец была зажжена утренняя трубка и настала минута, которой ждал Уильямс. В сильном волнении он перебежал через коридор, дрожащими руками отпер ящик стола и, взяв гравюру все еще лицевой стороной вниз, – помчался обратно и вложил ее в руки Нисбета.

– А теперь, Нисбет, – попросил он, – я хочу, чтобы вы мне рассказали как можно точнее, что именно вы видите на этой гравюре. Опишите ее подробно, если не возражаете. Позже я объясню вам, зачем это нужно.

– Я вижу загородный дом, – начал Нисбет, – думаю, английский, в лунном свете.

– Лунный свет? Вы в этом уверены?

– Абсолютно. По-видимому, луна на ущербе, раз уж вам нужны детали, и в небе тучи.

– Хорошо, продолжайте. Готов поклясться, – сказал Уильямс в сторону, – что никакой луны и в помине не было, когда я увидел гравюру впервые.

– Пожалуй, я мало что могу добавить, – продолжал Нисбет. – У дома один-два-три ряда окон, по пять в каждом, за исключением нижнего, где вместо среднего окна крыльцо и…

– А как насчет фигур? – с тревожным интересом спросил Уильямс.

– Их тут нет, – ответил Нисбет, – но…

– Как! Никакой фигуры на траве, на переднем плане?

– Нет.

– Вы поклянетесь в этом?

– Конечно. Но тут есть кое-что еще.

– Что же?

– Одно окно на первом этаже, которое слева от двери, открыто.

– В самом деле? Боже мой! Должно быть, он вошел! – в волнении воскликнул Уильямс. Он поспешно подошел к дивану, на котором сидел Нисбет, и выхватил у него гравюру, чтобы убедиться самому.

Нисбет не обманул: никакой фигуры не наблюдалось, а окно было открыто. Уильямс с минуту безмолвствовал, с изумленным видом взирая на меццо-тинто, затем подошел к письменному столу и начал что-то писать. Закончив, он дал Нисбету две бумаги и попросил одну из них подписать – это было описание гравюры, сделанное самим Нисбетом. Вторую бумагу – написанную Уильямсом прошлой ночью – он дал ему прочесть.