Ирек Грин - Дневник дьявола

Когда-то (еще не зная, насколько этот вопрос будет важен для меня) я пытался узнать, правда ли, что люди, погибавшие в минуту религиозного экстаза, особенно близки к Всевышнему.

— Ты видел смерть на войне, дядя? — Я был слишком юн, когда дядюшка навестил нас, как это тогда называлось, «проездом». Дядя Фридрих улыбнулся. Мне показалось, печально.

— Много раз. — Тогда я еще не знал, как часто.

— А видел ли ты людей, погибавших во время молитвы? Или произносивших перед смертью имя своего бога?

— Вполне возможно.

— И что?

— О чем ты?

— Ну, как они умирали?

— Так же, как и все остальные. По-моему, большинство призывало Его не для того, чтобы умереть как-то по-особенному, то есть проложить себе дорогу в рай, а для того, чтобы просто остаться в живых.

— Значит, они не были более спокойными, чем остальные?

— Я не заметил. Ну, может, один раз. Но, мне кажется, что и тогда там не ощущалось божественного присутствия, потому что, если у кого-то есть шанс умереть за свою веру, за того Господа, который сотворил его, то он не должен оскорблять Бога просьбой сохранить ему жизнь, не так ли? Если человек мечтал воссоединиться с Божественным, зачем он просит Его о милосердии и жизни? Ведь у него как раз появился шанс быть спасенным. Создатель не любит таких, и его нет с ними, а значит, их мольбы напрасны. Творец словно говорит: «Если вы не хотите прийти ко мне, то не удивляйтесь, что там, куда вы попадете, меня не будет».

— А кто будет? Дьявол? Наверное, все-таки не он, по крайней мере, если мы говорим о жертвах. Почему несчастные евреи, — я сказал это для примера, потому что в разговорах о покаянии, которое мы должны были понести, после того как наломали дров, чаще всего упоминались евреи, но помню, как разозлился на меня дядя, — должны были бы оказаться в аду?

— Ты судишь слишком по-христиански, тебе следует больше времени проводить с отцом, а не с матерью. А если уж мы говорим о Нечистом, то его там точно не будет, однако не потому, почему ты думаешь. Извини меня за прямолинейность, но у Сатаны, который является господином этого мира, нет ни малейшего интереса в том, чтобы убивать своих подданных. Ведь на Земле каждый из них, даже будучи добрым человеком, может принести очень много вреда, причинить огромные страдания… Зачем же рисковать, что на Суде, хоть я и не верю в этот Суд, кто-то отпустит ему грехи и позволит войти в некое Царствие, пускай Небесное, тем самым лишив демонов удовольствия забавляться с далекой от совершенства человеческой оболочкой?

Тут дядюшка смолк и попросил меня оставить его, так как выглядел очень утомленным, а в этом случае он мог быть весьма скор на расправу. Вероятно, перед тем как взлететь на воздух вместе с отцом и тетушкой Аделаидой, дядя Фридрих решил, несмотря на тяжелую болезнь и то, что с большим трудом мог передвигаться только на костылях, поприветствовать своих родственников в гостиной. И вот он, грузный, в своем привычном широком халате, входит в гостиную, где пьют чай его родственники, утомленные путешествием. Он держится с большим достоинством, как вдруг — вспышка, грохот — и мгновенная смерть. А вместе с ним погибают его брат с сестрой, для которых, наверное, такой финал был менее ожидаем, чем гром с ясного боливийского неба. Я очень жалел, что Фишман никогда не был знаком с дядей. Они могли бы поболтать о том, насколько счастливы были души евреев, когда айнзатцкоманда дяди Фридриха поджигала сараи, доверху набитые врагами человечества.

Ах да! Мне вспомнилось что-то на тему поджога сараев с людьми. Я расскажу вам историю, связанную с одним снимком Фишмана. Я уже упоминал, что он безумно боялся огня?

Кто-то (я!) рассказал мне о душах восточных славян. Во время обряда Дзядов они спускаются из своей Нави и живут в овинах, приняв облик маленьких человечков. Если ты заботишься о них, то они не причинят тебе вреда. Я вспомнил о них тогда, когда языки пламени рвались к небу (вы согласитесь, что тут он — совершенно неумело — пытается копировать мой стиль?), а я направлялся к выходу . Как же! Ты оцепенел, словно оглушенный кабан, когда я выводил тебя оттуда. Собственно, у меня мелькнула абсурдная мысль, что у каждого мертвеца, лежавшего в том помещении, был такой чертенок, который замерз и разжег огонь, чтобы согреться. Да, довольно абсурдно, если учесть, что действие происходило жарким вечером на Мадагаскаре, где, очевидно, дело обошлось без участия славян, хотя в странах, где жара означает засуху, она ассоциируется с темными силами. Интересно — дождь и месяц у них хорошие, а солнце злое. Но какая может быть мифология у края, жители которого за несколько долларов продают собственных детей в рабство? Кстати, однажды у Фишмана была возможность сфотографировать транспортировку таких негритят, совсем маленьких, истощенных, брошенных в трюм какого-то корабля, но тогда он не отважился на это. Однако вернемся на Мадагаскар. Я сказал, что сфотографирую ритуальное самоубийство членов секты Возвращения зеркал спасения, только если они лягут в круг, голова к голове. Голос за стенкой исповедальни согласился. И еще — что я хочу видеть, как они умирают.

— У вас богатое воображение. — Исповедник постучал по дереву, давая понять, что встреча окончена.

Когда я сейчас размышляю над случившимся, единственной обоснованной причиной, по которой кто-то хотел предать огласке эти события, то есть заранее обеспечить им — скажем так — визуализацию, является конкуренция. Потому что, когда мы прибыли на место, к красивому, белоснежному дому округлой формы, расположенному в центре большого сада, у меня не осталось сомнений, что тех людей убили. Нигде ни души. Они уже лежат. Так, как я хотел, голова к голове. Тела восьми человек лежат, образуя круг и тем самым усиливая его магическое воздействие. Несколько еще агонизируют. На всех — длинные белые одежды. Прекрасно смотрятся на фоне дубового пола. На губах застыли молитвы Тому, Кто призвал их и Кому они не посмели отказать. Это правда. Думаю, что, прежде чем их уложили и дали сильнодействующий яд, некто, потому что это не мог быть НЕКТО, подал самоубийцам наркотик и тем самым лишил их воли. Одних травы обездвижили, других — напугали, но никто не смог воспротивиться. Адриан берет фотоаппарат, меняет объектив, через стеклянный купол в помещение льется поток теплого света. На белоснежных стенах тонкими линиями проступают тени металлических конструкций, поддерживающих стеклянную крышу, они напоминают Эйфелеву башню с картины пьяного кубиста. Вообще все очень мило, по-домашнему. Для того, чтобы описать увиденное нами, больше всего подходит немецкое слово «heimlich» [46] Тайный, скрытый, сокровенный (нем.) . . Адриан уже нагибается, уже нетерпеливо переминается с ноги на ногу, ожидая, что их души вот-вот покинут тела, как вдруг…