Татьяна Корсакова - Дежавю, или Час перед рассветом

В небо над лесом взметнулся столб зеленого света — еще одно доказательство того, что самая темная ночь наступит очень скоро…

Дмитрий. 1927 год

Митя пришел к затону ранехонько, чуть свет. Деду сказал, что отправился на рыбалку, даже удочку с собой прихватил. Если дед и удивился такой внезапной страсти, то виду не подал, спросил только, далеко ли. И Митя соврал, наверное, впервые в жизни. Сам не понял, отчего так вышло, что про затон он даже и не заикнулся.

…Над рекой стелился туман, а вода оказалась молочно-теплой. На затоне Митя был один. Пока один.

Она приходила почти каждое утро. Маленькая, хрупкая, с толстой, туго заплетенной косой. На ходу сбрасывала с себя одежду, все до последнего, с разбегу бросалась в черную воду, ныряла, плескалась, как самая настоящая русалка, а потом еще долго сидела на берегу, всматриваясь во что-то только ей одной видимое на речном дне. А Митя, задыхаясь от стыда, любопытства и еще какого-то жгучего, непонятного чувства, наблюдал за ней из лесу.

Ее звали Машей, и жила она неподалеку в покосившейся избушке вместе с бабкой. Бабка гнала лучший в округе самогон, и у речной избушки вечно толклись макеевские мужики. Эти же мужики собирались у реки после тяжелого трудового дня, пили самогонку, травили байки. Митю особо не привечали, но и не гнали. Может, признавали за своего, а может, боялись дедова гнева. Хотя Митя и без деда себя в обиду не дал бы. К восемнадцати годам он вымахал под два метра ростом и силу имел недюжинную.

Первый раз Митя увидел Машу, когда пришел к старухе за самогоном для дедовых настоек. В отличие от многих, Маша смотрела на него с доброжелательным любопытством. Его уродство не вызывало в ней ни страха, ни омерзения. И к первому, и ко второму Митя уже привык, а вот к тому, как смотрела на него Маша, оказался не готов. В тот раз они не обменялись ни словечком, старуха сунула в руки Мити бутыль самогона и вытолкала за дверь. А через неделю он увидел Машу на затоне и неожиданно для деда полюбил рыбалку…

Сегодня она задерживалась. Появилась, когда Митя уже собирался уходить. Привычно порывисто сбросила одежду, «щучкой» вошла в воду. Митя вытер выступившую на лбу испарину, крепко зажмурился. Это было некрасиво и непорядочно, скорее всего, это было даже подло, но поделать с собой он ничего не мог, к затону его тянула почти такая же неведомая сила, что привязала его к гари. В последний раз — решил Митя и открыл глаза.

Маши нигде не было видно, в черной воде отражалось низкое небо, ее одежда лежала на берегу…

Он не думал о морали, когда, на ходу сбрасывая ботинки и рубаху, скатывался вниз к реке. Он думал лишь о том, что может не успеть и Маша больше никогда не придет купаться на затон…

Он успел, ухватил сначала за косу, затем за руку, потянул со дна наверх, к солнцу и воздуху, вынес на берег, укутал своей рубахой. И все… Что делать дальше, он не знал…

Маша очнулась сама, забилась в кашле, закричала протяжно и испуганно, распахнула глаза. Она рассматривала его долго и внимательно, как будто видела в первый раз, а потом всхлипнула и уткнулась макушкой ему в грудь. От ее мокрых волос пахло ромашкой и липой. Митя затаил дыхание, боясь спугнуть это хрупкое мгновение почти сбывшейся мечты.

— Я хорошо плаваю! — У нее оказался по-детски звонкий голосок. — А тут судорога! Вот здесь. — Она коснулась ладошкой узкой щиколотки. — Больно-больно! И воздух кончился. Я думала — все… А потом ты…

Машины глаза были зеленые-зеленые, как вода затона в солнечный день, и смотрела она на Митю восхищенно, как на героя.

— Если бы не ты, я бы утонула. А мне нельзя, у меня бабка больная. Ей без меня никак… Ты же Митя, да? Знахаря племянник?

Он молча кивнул, заговорить с этой по-детски наивной и не по-детски красивой русалкой не хватало сил.

— У тебя глаза красивые. Синие-синие! Как васильки. — Маша куталась в его рубаху, плечи ее под Митиными ладонями мелко подрагивали.

— Тебе, наверное, нужно одеться? — Митя чувствовал, как заливается краской смущения. — Я отвернусь.

Не дожидаясь ответа, он резко встал, отошел к воде, подставил свежему ветру разгоряченное лицо.

— Ты вымок весь, — послышалось за спиной, совсем близко.

— Не беда! Солнце взойдет — обсохну, — сказал он, не решаясь обернуться.

— А я люблю раннее утро, когда людей еще нет. — Маша, ужа полностью одетая, встала рядом. — Знаешь, мне иногда хочется жить в лесу. Вот как ты.

Невысокая, она не доставала ему даже до плеча, смотрела снизу вверх пытливо и требовательно, наверно, ждала, что он ответит.

— Одному не всегда хорошо, — сказал Митя и почти не покривил душой. — Иногда хочется, чтобы рядом был кто-то еще.

— Кто? — С ее косы капала вода, оставляя на сарафане темные дорожки.

— Не знаю. — Он и в самом деле не знал, не мог разобраться с тем, что творилось в душе.

— Ты славный! — Маша привстала на цыпочки, коснулась Митиной щеки робким поцелуем. — Это за спасение, — добавила она с улыбкой.

Никто не называл его славным, никто не смотрел вот так, по-особенному, никто не целовал даже из благодарности.

— Погоди. — Он легонько сжал ее запястье. — Я сейчас!

Кувшинки росли у противоположного берега. Митя доплыл до них в мгновение ока, рвал упругие стебли и ужасался собственной смелости. Разве можно удержать русалку кувшинками?..

— Это мне? — Маша смотрела на цветы в его руках не то испуганно, не то недоуменно.

— Если хочешь… — Он уже сам себе казался дураком.

— Хочу! — Прежде, чем забрать цветы, она легонько коснулась его руки. — Мне никто и никогда…

— Это обычные кувшинки…

— Это не обычные кувшинки! — Она замотала головой, прижала цветы к груди. — Я прихожу на затон каждое утро.

Он едва не ответил: «Я знаю». Удержался в последнее мгновение.

— Если хочешь, можешь тоже сюда приходить.

Не дожидаясь ответа, Маша сорвалась с места, стрелой помчалась вдоль берега.

— Я приду, — сказал Митя в пустоту. — Обязательно приду.

Всю ночь Гальяно провел под окнами «девичьего» флигеля. Почти всю ночь… Окно Лениной комнаты бесшумно распахнулось, когда он уже почти уснул на боевом посту.

— Ты тут? — Лена не могла видеть его в кромешной темноте, но почему-то была уверена, что он здесь.

— Вот решил прогуляться, — шепотом сказал Гальяно, подходя к окну. — Почему ты не спишь?

— Не могу. Ты же тоже не спишь.

— В дозоре спать не положено. — Он подтянулся на руках, уселся на подоконник. — Кто-то же должен охранять прекрасную даму от страшного дракона.