Елена Блонди - Татуиро (Serpentes)

Двинулся медленно, не веря, что всё случилось так, как виделось ему, когда стоял и смотрел на жердяную дверь, перевязанную веревками. И утонул в движении, всё убыстрявшемся, застонал, прикусывая губу, сжав её плечи. Его кожа была горячей, он прижимался и отрывался, чтоб снова притиснуть себя к её прохладе, и скоро там, где они сходились и расходились, капли пота защекотали его рёбра. Закрывал и снова открывал глаза, вспоминая о том, что утром заделает дыру и следующими ночами будет… ах да, можно… светильник… если… только если за-хо-чет… она… Найя… Найя-а-а-а!..

И, увидев, перед тем, как кругами тумана заволокло его взгляд, она проснулась и смотрит вверх, на его лицо непонимающими глазами, но одновременно чувствуя, что её бёдра движутся навстречу всё быстрее, сказал в полный голос, хрипло, а потом закричал:

— Найя… Найя-а-а!

Крик заглушил её голос, а руки мёртво держали худые плечи, пытавшиеся выскользнуть. Он кричал, откидывая назад голову, опускал лицо снова и смотрел на неё огромными, как у ночной совы глазами. И рот его, полный крика, был круглой чёрной дырой на невидимом лице.

Мяукнув, сорвался с балки мышелов и ускакал в закуток-кладовку. Сверчок смолк, и только на ложе, на которое лился бледный ночной свет, хрипло дышал мастер, и кричала, пытаясь выбраться из-под обмякшего тела, Найя.

— Подожди, я… — он заворочался, отодвигаясь. И вдруг выгнулся луком, откидывая голову, захрипел, беспорядочно поводя перед собой руками со скрюченными пальцами. Ноги свело судорогой, они, скрестившись, елозили по полу, сдирая кожу с суставов. И голосом без языка, который вдруг распух, затыкая рот разбухшей в воде деревяшкой, он пытался сказать ей, но одно только «ыыыы» доносилось в настороженной тишине.

Найя скользнула вдоль потного бока, стукнулась коленями о пол и поползла прочь. У стены, ударившись головой, села, подтянув ноги, выставила перед собой худые руки.

— Нет! Нет! Ннет!!! — кричала монотонно и всё громче.

И вдруг тишина кончилась, разбитая ударом грома.

— Нет! — с каждым её криком гром приближался и рвал ночное небо на части.

— Ннет!!! — молнии рассекали влажный воздух, и он пылал, оставаясь перед закрытыми от страха глазами людей в запертых домах.

— Не-ет!

С последним криком пришел ураган. Бросился на деревья грудью и, протянув мосластые лапы, стал выворачивать воздух наизнанку, подбрасывая и разбивая крыши, заборы, оставленные во дворах колоды и унося кудахчущих кур из разворошенных курятников.

В рёве и треске снаружи уже не были слышны крики Найи. И мастера отпустили судороги. Он обмяк, распластав по смятой циновке вялые руки, вдохнул, скривившись от боли в рёбрах и мышцах ног. И медленно сел, держа рукой голову. Как только боль отступила, услышал рёв урагана. Встав, пошёл, пошатываясь, к тёмному углу, откуда белели растопыренные пальцы. Не подходя близко, упал на колени перед неслышно кричащей Найей:

— Найя! Деревня, дети, Найя! Я не буду, только не кричи, нет. Ты… замолчи, Найя, ты должна!

Но глаза её были закрыты, только голова билась о стену, цепляясь спутанными волосами за неровные доски. И тогда Акут, ожидая нового приступа боли, подполз к ней, схватил за растопыренные пальцы, потянул к себе. Она замотала головой, жмурясь все крепче. Но он, отталкивая её руки, прижал к груди голову, притиснув ладонь к обжигающему лбу, и закачался, морщась от щекотки в паху — ещё не ушедшей памяти того, что было на циновке.

— Посмотри, посмотри, посмотри, — повторял в такт качанию, стараясь не кричать и не дёргать ей голову. Ветер выл, размётывая сухие листья с крыши, и вот уже Большой Охотник, кривя рожи из-за несущихся туч, глядел не в дыру, а во множество длинных щелей. Дождь налетал, будто море принесло свои волны и забросило их в небо.

— Посмотри, посмотри…

Сердце его уже не колотилось, а стукало. И Найя стала не такой каменной в его руках. Он видел её лицо, на котором мелькали тени, и свет через щели в разрушенной крыше. И закрытые глаза. Но не зажмуренные до гримасы, или ему казалось так. Акут старался не думать о том, как там сейчас, где тонут припасы и маленькие дети падают с шатких мостков в подступившую грязную воду, откуда никто не выбирался, нельзя в неё падать. Нельзя думать об этом, чтоб сердце снова не начало греметь и пугать её.

— Посмотри…

Ветер ухнул, загремел гром. И в свете молнии Акут увидел — открыла глаза. Глядела бессмысленно на располосованную светом крышу. А потом на лице отразился испуг. Подняла голову, всматриваясь, а рукой нащупала его бок и обхватила.

— Это ты делаешь, — сказал он, понимая, не услышит, но и всё равно, потому что не понимает слов. Больше ничего не мог сделать, только говорил.

— Ты сильная, сильнее всех. Но глупая. Там дети малы, а ты злишь Владык и мир. Ты перестань, Найя. Прошу тебя.

Глаза её раскрылись ещё шире. Молнии чертили в них огненные значки. Она проговорила что-то, но он не мог ответить. Только продолжал о своём.

— Ты посмотри и сделай всё тихим. Ты можешь.

Ёрзнув рукой по полу, она оперлась на его плечо и встала, оглядываясь. Медленно пошла к столу, на котором вперемешку валялись остатки раковин. Нагнулась и стала шарить руками, разыскивая что-то. Акут прислушался к ветру — как только она отвлеклась, молнии мелькали реже и ветер уже не бросался, а просто ревел.

Вернулась, неся в кулаке что-то. Оттолкнула его, обжигая злым взглядом. Но с ним ничего не сталось, потому что она потянула шкуру, белеющую выделанной мездрой, расправила и встала на колени. Протянула руку с зажатым в ней углем и прочертила жирную линию. Другую, третью.

Акут сидел и смотрел, как на светлой поверхности появляется лицо зверя. С круглыми совиными глазами и чёрным раскрытым ртом, с торчащими за ушами космами длинной шерсти. Еще штрихи — перекошенная линия плеч и лапы с когтями-крюками.

С каждым движением запачканной руки ветер утишал вой, становились слышны горестные крики со стороны деревни. Найя чертила и вот уже что-то сказала сама себе, без злости. Ещё больше пачкая руку, стерла ненужный штрих и, поправляя волосы, измазала углем щеку.

В наступившей тишине, от которой заболели уши и далекий плач вонзался в них, как комариное жало, размашисто положила последние линии. Встала, подтолкнув ногой край большой шкуры. Показала на Акута и показала на рисунок. Засмеялась горько и ушла в угол, таща за собой тайку и загремев чем-то по дороге.

Большой охотник светил через множество дыр в крыше. Мастер Акут сидел рядом с разостланной старой шкурой и смотрел на портрет зверя с глазами совы на сжатом в судороге лице богомола. Искал в нем человеческое и не находил.

Ночь медленно двигалась к утру, и тучи плотно громоздились вокруг небесной тропы, делая её все уже. Тучи ждали, когда, бледнея от страсти, Большой Охотник последний раз пройдет по ней к своей возлюбленной, чтоб закрыть тропу и начать Время Больших дождей.