Антон Зырянов - Я живой!

Но мертвякам, кажется, глубоко нарюхать на то, что у них там не должно работать и каких там молекул в их организме не хватает. Ходят себе, разлагаются потихоньку, воняют… Но уже не так часто, как раньше. Я как-то наткнулся на целый переулок, заваленный телами. Страшная вонь разлогающейся плоти и тот факт, что с таким количеством меркаптанов твои респиратор и «химия» могут не справиться — не самое ужасное. Эта жуткая биомасса находилась в постоянном движении. Не знаю, что заставило их собраться вместе. Может быть щемящее чувство одиночества, которое пробилось сквозь пелену животного безумия? Не знаю, живому не понять. Для этого надо стать мертвяком, а я такой перспективе предпочитаю неведение.

Нежить шевелилась. Отходящее от костей гнилое мясо отвратительно колыхалось и отваливалось. Мертвяки пытались встать, у некоторых даже получалось, но, пройдя пару шагов, они снова валились на асфальт, размазывая по нему куски тухлой плоти.

Всему есть предел. Смерть забирает свое, даже у тех, кто её обманул. Пусть и весьма оригинальным способом. Не получающий свежего мяса мертвяк быстро теряет силы, его и без того неживое тело начинает стремительно погибать, процесс разложения ускоряется… В конечном итоге нежить становится неспособной к передвижению…

Почему мы лжецы? Мы знаем, что Некрополь стал безопаснее. Мы знаем, что через несколько лет не останется ни одного мертвяка. Но мы молчим, потому что терять свой хлеб не хотим.

Да и люди, живущие на базах, так привыкли к своему существованию, что не горят особым желанием что-то менять.

Так что, и волки сыты и овцы довольны.

Что должен уметь настоящий искатель, чтобы выжить в Некрополе в частности и в постапокалиптическом мире вообще? Ну, во-первых, повторюсь — уметь врать. Во вторых — стрелять и худо-бедно драться. В третьих — хорошо ориентироваться на местности. В четвертых, быть самым распоследним эгоистом. В пятых — никому не доверять (искатель искателю — конкурент и потенциальный убивец). В шестых — иметь навыки взломщика…

Самое интересное всегда лежит за запертыми дверьми — эту науку мы выучили еще в детстве. «Правило закрытой двери» работает и во взрослой жизни.

Было два часа ночи, и у меня слипались глаза, а челюсть от не проходящего приступа зевоты нещадно ныла, когда Игнат вышел через парадный вход научного комплекса, вместе с несколькими помощниками-людьми. На входе остался охранник, миновать которого не получилось бы при всем моем желании — у уберов чуткий слух и, думаю, если бы меня поймали на территории комплекса, то церемониться не стали. Оторвали бы башку, да скормили свиньям (эти твари могут сожрать что угодно, уж мне-то поверьте).

Другой вход я заприметил уже давно. Ни разу не видел, чтобы в ту дверь кто-нибудь входил или выходил. Взломать ее оказалось проще простого. Для этого мне понадобился нож и… и минут шесть. Прорезав в дверной коробке щель, я отжал язычок простенького советского замка и проник внутрь, не забыв запереть за собой дверь.

Помещение, в которое я попал, больше всего напоминало котельную — трубы, сырость, пар и влажная жара. Но, самое главное, из него можно было попасть на территорию комплекса.

Я вышел в коридор и, опираясь на профессиональный навык искателя, как инвалид на костыль, побрел в сторону того самого коридора, в который меня когда-то сопроводил Игнат, экспериментатор ктулхуев. Еще тогда, точно помню, я заприметил ту дверь с картинкой, изображавшей человечка, идущего по лестнице.

Вожак был спокоен. Никакого ликования, которое овладело умами его пасынков, что словно дети новой игрушке радовались прорыву и победе над людьми. Предводитель страшного войска не испытывал никакого счастья от победного возвращения домой, он был спокоен.

Вожак сидел у костра, прямо на голой земле. Ему разонравилось тепло помещений — изменившееся тело умело накапливать тепло во время физической работы, охоты или боя. Ограничивающие свободу бетонные коробки казались лидеру тюрьмой. Мутант полюбил просторы Некрополя, привык к холодному ветру, к тому, что под кровом только спит, тогда как под небом живет. Собачья шкура, прилаженная единственным рабом-человеком к старой одежде, приятно грела тело, и Вожак в очередной раз мысленно похвалил себя за предусмотрительность.

— Отец, о чем ты думаешь? — Арсен, сидевший по правую руку от Вожака, заискивающе заглянул ему в глаза. Преданность первенцев была проверена не раз — они беспрекословно слушались, не задумываясь, выполняли любые, даже самые опасные распоряжения отца.

— О том, что будет дальше, — ответил мутант и бросил в костер обломок двери. Пока пленные занимались тушением пожара, охватившего административное здание, он наслаждался отдыхом у своего огня, задумчиво наблюдая за суетящимися людишками.

— А что будет дальше, отец? — спросил Дима. Его тело росло очень быстро, быстрее, чем у остальных. Сегодня он был самым сильным, самым мощным воином из всех пасынков. Молодой мутант был выше Вожака на две головы и пользовался только холодным оружием, потому что массивные пальцы не могли управляться со спусковым крючком автомата и карабина. Но и со своими тесаками он был подобен демону войны — при такой мощной комплекции Дима был невероятно быстр и ловок. Другой бы на месте лидера постарался бы уже избавиться от такого опасного приближенного, но верность первенцев не вызывала у Вожака и тени сомнения.

— Эта база — всего лишь маленький шаг, — ответил мутант после паузы. — Мы получили пищу и рабов. Скоро у меня будут новые пасынки, но этого мало. На этом нельзя останавливаться…

Вожак резко поднялся на ноги. Взгляд его больших хищных глаз перестал быть задумчивым, зрачки снова начали пульсировать. Крупное, покрытое черной паутиной вен лицо стало решительным, а жесты мутанта — резкими.

— Соберите молодых мужчин и женщин в одном здании, — распорядился он. — А стариков и зрелых — в другом. Детей, пока не трогайте. С ними я еще не определился. А мне пока нужно кое с кем побеседовать. Да, и распорядитесь, чтобы собрали все тела, пусть разделают убитых и заготовят мясо.

Жители Оплота за глаза называли Льва Моисеевича Бомжулей, за то, что когда-то он был бездомным бродягой, ошивавшимся у строительного рынка, который позже превратился в Базу. Бывший бомж как-то уж очень быстро выбился в люди, а таких успехов, как известно, простой народ не прощает. Его тихо ненавидели и завидовали, но сделать ему недоброжелатели ничего не могли. Поэтому, в отместку за несказанную удачу, Льва Моисеевича называли обидным прозвищем.