Антон Зырянов - Я живой!

Шнырь осторожно выглянул из-за бака, и когда эти двое отошли подальше, поплелся следом. Он не знал, зачем — но решил проследить за ними.

Хищник не убивал. Впервые за долгое время ему не хотелось рвать живую плоть — ему хотелось… Он даже сам не мог понять, чего.

Наверное того, чтобы она снова назвала его Максимом?

Хищник полагал раньше, всего один день назад, что его жизнь прекрасна: он силен, быстр, практически неуязвим, всегда может раздобыть еду — если не заблудшего человека, то хоть какую псину, коих развелось превеликое множество. Заразить мертвяки их не могли — собаки были невосприимчивы к вирусу — да и сожрать, по сути, тоже — прыткости не хватит. Хищник пару раз видел, как псы рвут на части более-менее свежих бродяг. Но с Хищником связываться шавки и не пытались, а вот он их ловил и ел с огромным удовольствием — собаки были намного вкуснее людей.

Хищник взял след. Теперь он чувствовал, знал, что она рядом. Её запах просто всплыл в памяти — такой сладкий, такой родной. Мутант не мог почувствовать его тогда — на своей территории, ведь девушка намазалась этой дрянью, что обманывает нюх. Нет, он просто вспомнил…

— Максим, что случилось? — девушка заслонила собой дверь, не давая парню выйти из квартиры. — Куда ты собрался? Снаружи стрельба, сирены орут, а ты меня одну хочешь оставить? Ты в своем уме, Макс?!

Катя схватила за рубашку, губы ее тряслись, глаза стали влажными.

— Катюш, успокойся. — Спокойно сказал парень и прижал девушку к себе. — Все окей. Просто сейчас объявили всеобщую мобилизацию — мы же слышали по радио.

— И что? Ты хочешь меня бросить и идти защищать незнакомых тебе людей, когда твоя невеста здесь, одна?

— Малыш, я иду защищать тебя. И я вернусь, обещаю!

Капли дождя приятно холодили кожу. Хищник провел рукой по лицу и опомнился — он уже несколько минут сидел, привалившись спиной к стене какого-то здания.

Память возвращалась стремительно. И чем больше он осознавал себя как Максим, тем противнее ему было оставаться Хищником. Зверем, монстром, чудовищем — не человеком.

Хищник закрыл глаза. Сейчас его мог пристрелить любой человек — он бы даже не сопротивлялся. По мере того, как память возвращалась, чувство апатии усиливалось.

— …видел, как эти герои рванули? Прям спортсмены, ха-ха…

Хищник открыл глаза… Смех. Это был её смех.

— Да, те еще бойцы. По ходу, они со своей тепленькой базы ни разу и не выбирались… А ты молодец!

А это был голос мужчины… Другого мужчины.

Хищник зарычал. Все-таки в нем оставалось еще слишком много от зверя.

— Дела… — пробормотал я озадаченно.

Зарево разгорающегося пожара мы увидели издали.

— Да — Ваню прижали здорово. Четыре живчика, свежие, сволочи — и откуда только берутся? Вот же людям на базах не сидится — вот их и кусают. — Я уже успел пожалеть, что выбрал в качестве источника информации именно этого зеваку — толстяка лет двадцати с подвижными, чуть косыми глазами и высоким голосом. Он был не просто источником, а кладезем информации — жаль, что по большей части бесполезной. Но, раз уж сами спросили, пришлось выслушивать, отфильтровывая ненужное. — Так вот, говорят вынесли они ему окна да залезли внутрь — ну а чё, живчики же, свежие, соображалка-то еще работает. Так вот, залезли, значит, внутрь и на постояльцев набросились. Те, не будь дураки, давай «холодом», да дубьем махать — проверенная информация: мой брат с улицы смотрел. Север, вроде, топором орудовал больше.

Покрошить-то бродяг покрошили, но те, не будь дураки, успели покусать народу-то. На тех, кого покусали, уцелевшие набросились. В общем, бойня там началась знатная.

Один из укушенных, не будь дурак…

— Еще раз скажешь «не будь дурак», я тебя нос откушу, — процедила Катя, с раздражением глядя на толстяка.

— Давай ближе к теме, — сказал я, чтобы немного смягчить слова Кати — наш «источник» заметно напрягся. Видимо, полагал, что люди-не-с-базы на все способны.

Катя, в подтверждение его теории, приблизилась к нему и щелкнула зубами, будто пытаясь укусить толстяка за нос.

— В общем, одного из покусанных Север за стойку швырнул, а у него там «Тотошка»* лежал. Тот, что за стойку улетел, не будь…. ой… пистолет схватил, да стрелять начал. А Север недавно бочку бензина взял по хорошей цене — у него, вроде, в Гараже машина стоит. Вот одна пуля в бочку и угодила — видно где-то надыбал Север зажигательные…

— Понятно, спасибо, — поблагодарил я толстяка.

— А теперь вали отсюда, — добродушно добавила Катя.

— Что будем делать? Частника искать?

— Ну не под дождем же ночевать, — ответил я. — Блин, в три шкуры теперь, суки, драть будут — смерть Севера им только на руку. Ладно, пойдем обратно в «Простреленную голову». Бармен по-любому, что-нибудь посоветует.

Чистильщики. Основа безопасности базы. Всегда при оружии, всегда готовы к трудностям и встречают их без страха.

Странно устроен человек. Ты можешь ненавидеть мертвяков всей душой, можешь сделать борьбу с ними смыслом своей жизни, но если тебя укусили… Кажется, что с тобой-то все обойдется, что ты-то не станешь тухляком, хочется пожить еще чуть-чуть. Ты тешишь себя иллюзиями — мол, слышал о людях, у которых к заразе иммунитет, носители вируса, которые так и не становятся бодряками… Все это отговорки — некоторые держатся несколько минут, другие — несколько дней…

Чистильщик стоял на карачках, его рвало кровью. На шее уже начала чернеть рваная рана. Странно, что даже такой сильный человек, (а слабаков Дед не держал), предпочел мучительную, позорную смерть вместо дарующей освобождение пули в голову. А может, он сражался до последнего?

Когда Шнырь подошел к бойцу, в котором умирал человек, тот посмотрел на него налившимися кровью глазами и зарычал — он все еще боролся с рвущейся наружу темной сущностью…

Шнырь был трусом. С самого детства он боялся боли, боялся более сильных или более смелых ребят во дворе. Зато свою ненависть к тем, кто лучше, к тем кто отважнее и сильнее, он вымещал на слабых.

Некогда сильный воин, представитель элитной, неприкасаемой касты сейчас был беспомощен как младенец. Такие, как он, по слухам, становятся очень сильными и опасными мертвяками. Элита при жизни, элита после смерти.

Но пока он находился между жизнью и смертью, он был беззащитен.

Хищно улыбнувшись, Шнырь со всего маху врезал обрезком трубы по лицу умирающего человека, раздался хруст — попрошайка попал по зубам, человек замычал и попытался встать, роняя на землю капли крови и хлопья проступившей в уголках разорванного рта розовой пены.