Антон Зырянов - Я живой!

Улучшились рефлексы, моторика. Физическая сила так же выросла на порядок. Регенерация тканей стала вдвое быстрее… Но по лицу доктора Максим понял, что тот ожидал совсем другого результата.

— Док, вы недовольны? — спросил он как-то, во время очередного тестирования — доктор брал образцы слюны, крови, подключал сержанта к каким-то замысловатым приборам. — Не отпирайтесь, Док, по вашему лицу все ясно.

— И да, и нет, Максим. — доктор снял очки и потер переносицу, на которой остался красный след от оправы. — С одной стороны — твой организм не просто справился с побочными эффектами вакцины — их вообще не было. Другие испытуемые — э…. в общем, пережили этот момент весьма болезненно. С другой стороны — твои характеристики поднялись не так высоко, как мы рассчитывали… Ладно, посмотрим, что будет дальше…

А дальше ничего не было — служба подошла к концу, Максим, несмотря на все уговоры командования, вернулся домой, а доктор, так и не дождавшийся обещанных изменений организма испытуемого, похоже, смирился с неудачей. Раз в месяц Максим являлся на обследование, только для того, чтобы пройти несколько тестов и увидеть кислую мину Дока…

…Боль… жуткая боль — она пульсирующими рывками распространялась от места укуса по всему телу.

— По-мо-ги-те, — слабо простонал Максим. Вокруг мельтешили сотни ног, кто-то кричал, кто-то рычал, кто-то плакал…

Молодой человек попытался взять себя в руки. Вспомнились слова его тренера по борьбе: «Боль у нас только в голове. Мы можем контролировать свои чувства…»

«Ты сам-то такую боль испытывал?», — подумал Макс зло. Именно злоба — на себя, на проклятую тварь, вонзившую зубы в его предплечье, на вояк, которые разбежались при виде оживших мертвецов — именно она помогла парню взять себя в руки.

Максим поднялся с пола, отпихнув от себя мертвяка с обглоданными ногами и побрел в сторону полицейской будки, расшвыривая мечущихся в панике людей. Дверь оказалась нараспашку, в клетке мертвяк — глаза безумные, неживые. Оружия, конечно же, Максим не нашел.

«Хоть бы стволы выдали», — подумал макс зло, запирая за собой дверь. — «Сколько пацанов полегло…»

В открытом сейфе обнаружилась початая бутылка водки. Максим как мог обработал ею рану, остальное допил — его начинало знобить, вернулась боль, а спиртное должно было немного помочь.

Под тихое, невнятное бормотание мертвяка, который не отрываясь, не моргая смотрел на Максима, парень уснул.

Его сердце замерло… Сколько он пролежал так, не двигаясь, не дыша? Минуту? Две? Три?

Судорога, сравнимая с конвульсиями агонизирующего тела, скрючила тело парня.

Чудо-инъекция Дока спасла ему жизнь. Но не смогла сберечь его разум…

Хищник открыл глаза…

— Слышь, зачем трупака-то закрывать?

— А ты иди, у Деда спроси. Он тебе быстренько гемморой отобьет, да на отстрел отправит, чтобы приказы не обсуждал.

— Да иди ты.

Двое чистильщиков спустились вниз, чтобы запереть двери мертвецкой. Сюда, обычно, приносили павших в бою чистильщиков или умерших жителей «Оплота», перед тем, как отправить в крематорий. Каждому, конечно же, простреливали голову или ломали шейные позвонки, чтобы в самый неподходящий момент усопший не воскрес.

— Слушай, Азамат, а мы когда эту громадину сюда притаскивали, двери закрывали?

…

— Азамат, ты где?

Ответа не было.

Чистильщик почувствовал у себя за спиной горячее, зловонное дыхание. Мужчина попытался медленно достать из кобуры пистолет, но мощный удар в голову сбил его с ног. Чистильщик умер еще до того, как его тело перевернулось в воздухе и приземлился на шею. Когда чьи-то зубы вонзились в еще горячую плоть, человеку уже было все равно…

Хищник рвал тела на части, вытягивал жилы, ломал кости и высасывал из них сладкий сок. Ему нужно было восстановиться… Хотя об этом он не думал. За него это делало самое древнее и сильное на свете чувство. Чувство голода.

— Вызывали, Док?

Облаченный в тяжелую на вид броню воин был выше Валентина Петровича на две с половиной головы. А ведь у доктора немаленький рост — метр девяносто. Вот, чего он добивался, вот, к чему он стремился: совершенная боевая машина, не знающая усталости, почти неуязвимая… Перед ним стоял не человек. Точнее, уже не человек. Это было нечто большее, нечто великолепное — до такого результата природе работать и работать.

— Вызывал, Бер, вызывал… С нами вышли на связь оплотовцы. Они нарвались на одного из членов подопытной группы.

— Инфицированный? — коротко спросил Бер, лицо его осталось бесстрастным.

— Да. — Доктор пристально, снизу вверх посмотрел в глаза гиганта. — Да, инфицирован. Но вирус его не убил — сработали защитные механизмы организма и генодары практически уничтожили вирус. Но не полностью… Мне нужен этот экземпляр, Бер. Он нужен мне живым.

— Мы постараемся, Док, — ответил Бер.

— Вы обязаны справиться. Слишком многое поставлено на карту…

Я не мог сомкнуть глаз. Постоянно слышались какие-то шорохи, казалось, что по крыше кто-то ходит. А еще Катя очень долго плакала. Я пытался разговаривать с ней, отвлечь хоть немного, шептал успакаивающие слова, обнимал, но стоило мне на секунду запнуться, сбиться с ласково-уговаривающего тона или просто на мгновение замолчать, чтобы проглотить скопившуюся во рту слюну, как она снова начинала реветь.

Наконец она, обессиленная, уснула. А я вот не смог.

Когда мне надоело ворочаться на диване — двуспальную кровать я благородно отдал девушке (ну не в таком же состоянии к ней клеиться) — я взял из Катиного рюкзака пачку сигарет (справедливо предположив, что она против не будет) и спустился вниз, к хозяину.

Бомжуля — так его называли за спиной. Лев Моисеевич — так звали его в лицо.

— Лев Моисеич? Не спите?

— Не сплю, Сережа, проходи.

Вот так. Сразу узнал, как зовут, и запомнил. Тот же Север каждый раз со мной общался так, будто впервые видел, все время спрашивал мое имя, а этот, надо же, сразу запомнил.

— Как вам номер? — спросил Бомжуля и, сдвинув очки на кочик носа, посмотрел на меня не по-стариковски ясными глазами. Ему было лет шестьдесят — сухонький, небольшого роста, ухоженная щетка седых усиков. Но глаза у хозяина были молодыми, умными, цепкими.

— Спасибо, все супер, — искренне ответил я и указал на стул, что стоял напротив письменного стола Льва Моисеевича, за которым тот и сидел, утопая в роскошном, непонятно откуда добытом кожаном кресле с высокими подлокотниками. Смотрелся Бомжуля в нем комично, но темно-карие, почти черные глаза глядели серьезно. — Можно?