Брэм Стокер - В гостях у Дракулы. Вампиры. Из семейной хроники графов Дракула-Карди (сборник)

Париж – город, не терпящий разрозненности, все здесь стремится к единоначалию, или, выражаясь современным языком, к централизации, а централизация всегда тесно связана с классификацией. В давние времена, когда централизация находилась на стадии становления, классификация уже существовала в виде разбиения на группы и группирования самих групп всего сходного или имеющего аналогичные признаки, в результате чего и возникало нечто общее, единое для всех, или, другими словами, центральная точка. В результате мы видим бесчисленное множество длинных, бесконечно разветвляющихся щупалец, в центре которых находится гигантская голова, наделенная всеобъемлющим мозгом, внимательными глазами, замечающими любую мелочь, чуткими ушами и ненасытной всепожирающей пастью.

Другие города также похожи на различных птиц, зверей или рыб, но только тех, которые наделены обычным аппетитом и желудком. И только Париж сравнивают со спрутом. Являясь продуктом централизации, доведенной до абсурда, именно своим чревом он больше всего напоминает это адское создание.

Те туристы, которые приезжают в Париж лишь затем, чтобы посетить местные рестораны и достопримечательности, проводят здесь три дня и потом несказанно удивляются, как это обед, который в Лондоне стоил бы около шести шиллингов, в кафе дворца Пале-Рояль обходится всего в три франка. Они бы не так удивлялись, если бы приняли во внимание законы классификации, на которых зиждется вся жизнь Парижа, им бы пришлось смириться с тем, благодаря чему город и заполонили разного рода оборванцы и нищие.

Париж в 1850 году был совсем не таким, каким он является сегодня, а те, кто видел этот город во времена Наполеона и барона Османна [8], вряд ли могли себе представить, как выглядела столица за сорок пять лет до того.

Однако к тем вещам, которые за все это время совершенно не изменились, относятся городские районы, в которых собирается мусор. Все мусорные кучи в мире выглядят одинаково, во всех странах и во все времена. Родовое сходство свалок идеально, так что путешественник, который забредет в окрестности Монружа, может без труда представить себе, что оказался в 1850-м.

В этом году мне пришлось надолго приехать в Париж. Я был сильно влюблен в одну молодую леди, которая, хоть и отвечала мне взаимностью, не смела ослушаться воли родителей, которые запретили ей не только встречаться, но даже переписываться со мной в течение года. Мне и самому приходилось соблюдать поставленные ими условия, рассчитывая через год получить их согласие на свадьбу. Я дал слово ровно на год покинуть страну и не писать любимой до окончания установленного срока.

Разумеется, мне казалось, что время тянется мучительно медленно. Рядом со мной не было никого из родных и друзей, с кем бы я мог поговорить об Элис, и никто из ее семьи, к сожалению, не обладал достаточным душевным благородством, чтобы хоть изредка сообщать мне о ее здоровье и благополучии. Шесть месяцев я провел в скитаниях по Европе. Но жизнь на колесах успокоения не принесла, поэтому я решил остановиться в Париже. Там, по крайней мере, я буду находиться в достаточной близости к Лондону на тот случай, если вдруг паче чаяния меня призовут вернуться раньше намеченного срока. Воистину, несбывшиеся надежды повергают в уныние, и я был лучшим тому подтверждением, поскольку в придачу к не оставлявшему меня ни на секунду желанию взглянуть хоть раз на милое мне лицо меня постоянно тяготило предчувствие, что какое-то происшествие помешает мне в назначенное время предстать перед Элис, доказывая этим, что за весь длительный испытательный срок я не потерял веру в ее верность и свою любовь. Поэтому все рискованные затеи, до которых я был большой охотник, приносили мне удовольствие вдвое большее, чем обычно, ведь мне было что терять.

Как любой турист, я объездил все самые интересные достопримечательности в течение первого месяца пребывания в Париже, так что второй месяц я посвятил поиску увеселений в других местах. После нескольких поездок в популярные среди путешественников пригороды я начал осознавать, что здесь существует и terra incognita, о которой не пишут в путеводителях, дикие, малозаселенные места между известными всему миру предместьями. Постепенно я пришел к выводу, что мне стоит как-то упорядочить свои исследования, и стал каждый день начинать свой путь с того места, на котором остановился вчера.

Со временем странствия привели меня в окрестности Монружа. Я обнаружил, что здесь заканчиваются исследованные территории, и начинаются земли столь же мало изученные, как и те места, в которых берет начало Белый Нил. Итак, я решил всесторонне изучить жизнь оборванцев, населяющих эти кварталы, их среду обитания, поведение и привычки.

Надо сказать, что задача, которую я поставил перед собой, не относилась к разряду приятных занятий, к тому же была трудна и напрочь лишена надежды на какое-либо вознаграждение. Однако, вопреки здравому рассудку, во мне разгорелось упрямое любопытство. Я приступил к исследованиям с энергией большей, чем когда брался за что-либо, сулившее явную выгоду или пользу.

Однажды в самом конце сентября, когда уже перевалило за полдень, я вошел в святая святых этого города праха. Было заметно, что здесь собирались обитатели окружающих свалок, поскольку в горах мусора у дороги стала наблюдаться определенная упорядоченность. Я шел между этих куч, которые напоминали часовых, охранявших вход, намереваясь проникнуть в самое сердце страны нищих.

По дороге мне показалось, что из-за мусорных навалов за мной наблюдают, то исчезая, то появляясь вновь, какие-то тени. Район этот напоминал Швейцарские Альпы в миниатюре, поэтому уже очень скоро начало дороги скрылось за одним из бесчисленных поворотов.

Наконец я вышел к месту, которое походило на городок или коммуну бедняков. Здесь было много лачуг или, скорее, хибар, таких, которые нередко можно увидеть в районе Адлановых болот: невзрачные строения с плетеными стенами, залепленными грязью, и грубыми крышами, сделанными из соломы, найденной рядом с конюшнями… Приличный человек ни за что на свете не согласился бы зайти в один из таких домов. Даже на акварели они могли бы выглядеть живописно только в том случае, если бы автор решил приукрасить природу. В самой глубине стояло сооружение (у меня язык не поворачивается назвать это домом) такого странного вида, которого мне еще видеть не приходилось. Неимоверных размеров старинный шкаф, очевидно, стоявший когда-то в будуаре какой-нибудь дамы, жившей во времена Карла Седьмого или Генриха Второго, был превращен в жилое помещение. Двери его были распахнуты, открывая взору все домашнее хозяйство. Одна половина шкафа представляла собой некое подобие гостиной примерно четыре на шесть футов, в которой над жаровней с углем сидели, потягивая трубки, не меньше шести старых солдат в сильно потрепанной, заношенной до дыр военной форме эпохи Первой республики. Выглядели они как натуральные mauvais sujet [9]. Затуманенные глаза и приоткрытые рты выдавали в них пленников абсента, в общем, вид у них был изможденный и помятый, только глаза были жестокими, как бывает после попойки. Вторая половина шкафа, очевидно, сохранила свой первоначальный вид, только глубина полок, которых здесь было шесть, была уменьшена наполовину, и на каждой полке из тряпок и соломы было оборудовано место для лежания. Все шестеро обитателей этого колоритного пристанища проводили меня заинтересованными взглядами, когда я прошел мимо их жилища, не останавливаясь. Отойдя на приличное расстояние, я все же обернулся и увидел, что они о чем-то шепчутся, вплотную сдвинув лбы. Мне это совсем не понравилось, поскольку места здесь были пустынные, а вид этих людей совершенно не внушал доверия. Однако я решил, что при дневном свете они вряд ли решатся напасть на меня, поэтому пошел своей дорогой, углубляясь в самое сердце этой пустыни. Тропа была такой извилистой, что я, миновав несколько крутых поворотов, совершенно потерял ориентацию, и даже компас мне не помогал определить, в каком направлении я движусь.