Александр Дюма - Предводитель волков. Вампир (сборник)

– Спасибо, Тибо, но мне не помогут ни советы, ни деньги.

– Скажи же, что с тобой: когда говоришь, становится легче на душе.

– Э, нет! Ты напрасно просишь, я не буду рассказывать.

Тибо рассмеялся.

– Ты смеешься? – спросил Ландри с удивленным и рассерженным видом. – Моя печаль веселит тебя?

– Я смеюсь не над твоей печалью, Ландри, а потому что ты надеешься скрыть от меня ее причину, хотя нет ничего легче, чем догадаться о ней.

– Ну что ж, догадывайся.

– Ты влюблен, черт побери! Только и всего.

– Я? Влюблен? – воскликнул Ландри. – И кто тебе сказал такую чушь?

– Это не чушь, это правда.

Ландри снова вздохнул, только еще безнадежнее, чем в первый раз.

– Сдаюсь! – сказал он. – Это правда, я влюблен!

– Ах! Какое счастье! Наконец-то слово вымолвлено! – сказал Тибо, и сердце его забилось сильнее: он предчувствовал, что двоюродный брат может стать его соперником. – И в кого же ты влюблен?

– В кого я влюблен?

– Да, я тебя спрашиваю.

– Что до этого, братец Тибо, то скорее ты вырвешь сердце у меня из груди, чем заставишь признаться.

– Но ты уже признался.

– Как! Я уже признался? – воскликнул Ландри, уставившись на башмачника изумленными глазами.

– Конечно.

– Да? И кто же она?

– Не ты ли сказал, что лучше бы тебе было попасть под колесо мельницы в тот день, когда ты пришел наниматься на службу к Поле, чем стать ее первым помощником? Ты несчастен на мельнице, ты влюблен… Итак, ты влюблен в мельничиху, и твое несчастье – от этой любви.

– Ах! Замолчи же, Тибо! Вдруг она нас услышит!..

– Полно! Как она может нас услышать? Где она, по-твоему? Или у нее дар становиться невидимой либо превращаться в бабочку или цветок?

– Неважно, Тибо, замолчи!

– Так что же, мельничиха строга, у нее нет сострадания к твоему отчаянию, бедный малыш? – заметил Тибо.

В этих внешне сочувственных словах нельзя было не заметить оттенка удовлетворения и насмешки.

– Ах! Мне действительно кажется, что она строга! – сказал Ландри. – Вообще-то я полагал, что она не отвергает мою любовь… День-деньской я пожирал ее глазами, и порой она тоже задерживала на мне свой взгляд, а взглянув – улыбалась… Увы! Мой бедный Тибо, я был так счастлив от этих взглядов и от ее улыбок! Боже мой, почему я не мог довольствоваться этим?

– Потому! – философски сказал Тибо. – Человек ненасытен!

– Увы, да! Я забыл, что имею дело с зажиточным человеком, и заговорил. Госпожа Поле пришла в ярость. Она сказала, что я ничтожный голодранец и большой негодяй и что на следующей неделе она выставит меня за дверь.

– Уф! – выдохнул Тибо. – И когда же это произошло?

– Примерно три недели тому назад.

– И следующая неделя пока еще не наступила? – спросил башмачник, который знал женщин лучше, чем его двоюродный брат Ландри, и почувствовал, что улегшееся было волнение снова овладевает им. Помолчав какое-то время, он сказал: – Полно, полно, ты не так несчастен, как я думал.

– Не так несчастен, как ты думал?

– Не так.

– Ах, если бы ты знал, что у меня за жизнь! Ни взглядов, ни улыбок! При встрече она отворачивается, а когда я прихожу с отчетом, то выслушивает меня с таким презрительным видом, что, вместо того чтобы говорить об отрубях, пшенице, ржи, овсе, косьбе первичной и вторичной, я начинаю плакать, и тогда она так грозно кричит мне: «Берегитесь!», что я спасаюсь бегством и укрываюсь за ситами…

– К чему вообще засматриваться на мещанку? Разве мало девушек в округе, которые желали бы только одного – твоей галантности?

– Ах, то, что я ее полюбил, не зависит от меня!

– Найди себе подружку по душе и не думай больше о мельничихе.

– Я не смогу.

– Хорошо… но все-таки попробуй. Может статься, мельничиха, увидев, что ты ухаживаешь за другой, сначала станет ревновать, а потом и бегать за тобой, как прежде ты бегал за ней. Женщины так непредсказуемы!

– О! Если бы я был в этом уверен, я бы тут же попытался… хотя сейчас… – И Ландри покачал головой.

– Хотя сейчас?..

– Хотя сейчас… после всего, что произошло. Нет, все бесполезно.

– А что, собственно, произошло? – спросил Тибо, которому хотелось обо всем разузнать.

– О! Ничего такого, – ответил Ландри, – я даже не осмеливаюсь об этом рассказать.

– Почему?

– Потому что, как у нас говорят, не буди лихо, пока оно тихо.

Тибо продолжал настаивать, желая узнать, о каком несчастье говорил Ландри, но они уже приближались к мельнице, а объяснению, если предположить, что оно имело начало, не было видно конца.

Впрочем, по мнению Тибо, он и так узнал достаточно.

Ландри любил красавицу мельничиху, но красавица мельничиха не любила Ландри.

И такой соперник казался башмачнику не слишком опасным.

Он не без гордости и внутреннего удовлетворения сравнивал детский, тщедушный вид двоюродного брата – восемнадцатилетнего мальчишки ростом всего в пять футов и шесть дюймов – и свою ладную, высокую фигуру. Это, естественно, привело его к мысли, что если госпожа Поле обладает хотя бы мало-мальским вкусом, то ему обеспечит успех то, из-за чего потерпел неудачу Ландри.

Мельница Койолль расположена в чудесном месте в глубине прохладной долины. Питающая ее вода образует небольшой пруд, затененный ивами с уродливыми верхушками и стройными тополями; деревья-карлики и деревья-великаны сменяются чудесным ольховником и зарослями орешника с благоухающей листвой. Провернув колесо мельницы, вспененная вода сбегает ручейком, который напевает свою извечную песенку, подпрыгивая на камешках русла и разбрызгивая в воздухе капельки-бриллианты, которые осыпаются на кокетливо склоненные головки цветов, глядящих на свое отражение в воде.

Мельница скрыта за деревьями – кленами и плакучими ивами, так что на расстоянии ста шагов видна лишь труба, откуда выходит дым, поднимающийся между деревьями, как колонна из лазурного алебастра.

Место, прекрасно известное Тибо, на этот раз произвело на него несравнимо лучшее впечатление. Потому что никогда ранее он не рассматривал его с точки зрения условий, в которых находился теперь, – он уже испытывал некое эгоистическое удовольствие собственника, обходящего свои владения, приобретенные по доверенности.

Но его радость приобрела совершенно иной оттенок, когда он вошел во двор и картина словно ожила.

Голуби с лазурными и пурпурными шейками ворковали на крышах, утки крякали, резвясь в ручейке, куры кудахтали на навозной куче, индюки надувались, вышагивая вокруг самочек, красивые коричнево-белые коровы возвращались с пастбища с набухшим от молока выменем; здесь разгружали повозку; там снимали сбрую с двух прекрасных першеронов, которые ржали и тянулись к кормушкам своими красивыми головами, освобожденными от удил; какой-то мальчишка тащил мешок в амбар, какая-то девочка несла кулек корок и помои огромному борову, который грелся на солнышке, ожидая, пока превратится в свеженину, колбасы, кровянку; голоса всех животных ковчега, начиная с вопящего осла и заканчивая поющим петухом, невпопад перемешивались в этом сельском концерте, а «тик-так» мельничного колеса, отбивая такт, казалось, задавало всему ритм.