Стивен Кинг - Игра Джеральда

Джесси бросила халат на кровать, подбежала к своему шкафу, достала новые трусики и шорты.

«Она пахла точно так же, — подумала Джесси. — Кто бы ни была та женщина, она пахла так, как пахнул колодец, в который она заставила упасть мужчину, и это случилось сейчас, в момент солнечного затмения. Я уверена…»

Джесси повернулась, держа блузку в руке, а потом замерла. В дверном проеме стоял отец, наблюдая за ней.

Джесси проснулась в мягком, молочном сиянии рассвета, с ошеломляющим и зловещим воспоминанием о женщине, все еще властвующим над ее умом. О женщине с седеющими волосами, собранными на затылке в тугой пучок, о женщине, которая стояла на коленях перед кустом ежевики, выставив на обозрение подол своей комбинации, о женщине, которая смотрела вниз, через сломанные доски, и вдыхала этот ужасный нежный запах. Джесси не вспоминала об этой женщине в течение многих лет, но теперь в ее памяти, освеженной сном, который восстанавливал события 1963 года и который был не просто сном, опять возник этот образ. Джесси показалось, что ей было даровано некое супервидение того дня, видение, которое было вызвано, возможно, стрессовой ситуацией, а потом снова потеряно по той же причине.

Но это было неважно, как и то, что случилось с отцом на террасе, и то, что случилось позднее, когда она обернулась и увидела его в дверях спальни. Все это произошло давным-давно, а что касается происходящего прямо сейчас…

«Я в беде. Мне кажется, я в большой беде».

Джесси откинулась на подушки и бросила взгляд на свои подвешенные руки. Она чувствовала себя так же ошеломленно и беспомощно, как отравленное насекомое в сетях паука, желая только одного — снова заснуть (теперь без сновидений, если это, конечно, возможно), с омертвелыми руками и пересохшим горлом, находящимся сейчас в другой Вселенной. Но такое счастье не доступно было ей сейчас.

Откуда-то поблизости доносилось тихое, убаюкивающее жужжание. Первая ее мысль была о будильнике. Второе предположение, после двух или трех минут ошеломления, было о противопожарной сигнализации. Эта мысль вызвала кратковременный беспочвенный взрыв надежды, подтолкнувший ее к настоящему состоянию бодрствования. Джесси поняла, что слышимое не слишком-то напоминает сирену противопожарной сигнализации.

Звук напоминал… хорошо… напоминал…

«Это мухи, малышка, поняла? — Дерзкий голосок теперь звучал глухо и устало. — Разве ты не слышала о Летних Мальчиках? А это Осенние Мухи и их модификации, разыгрывающие Всемирную пьесу над Джеральдом Белингеймом — упомянутый адвокат и прикованная наручниками фетишистка».

— Господи, мне нужно подняться, — произнесла Джесси хриплым, надтреснутым голосом, который она почти не могла признать собственным.

«Что, черт побери, это значит?» — подумала она, в этом был и ответ — не проклятый гость, спасибо большое, — который выполнил задачу по окончательному приведению ее в состояние бодрствования. Джесси не хотела просыпаться, но она подумала, что лучше ей принять то, что есть, и использовать это состояние так, как только она сможет, и столько, сколько сможет.

«И лучше всего начать с пробуждения ладоней и рук. Если, конечно, они смогут проснуться».

Джесси посмотрела на правую руку, потом повернула голову на заржавевшей арматуре шеи (которая только полузаснула) и взглянула на левую. Она была потрясена сознанием того, что смотрит на них по-новому — смотрит на них, как на образцы мебели, выставленной в витрине магазина. Казалось, что они не имеют никакого отношения к Джесси Белингейм, и ей показалось, что в этом нет ничего странного, абсолютно; они были совершенно бесчувственны. Чувствительность начиналась где-то под мышками.

Джесси попыталась подтянуться на руках и испугалась, обнаружив, что мятеж был намного сильнее, чем она предполагала. Руки не только отказывались передвигать ее, они отказывались двигаться сами. Мысленный приказ, посланный рукам, был полностью проигнорирован. Она снова посмотрела на руки, теперь они уже не казались ей образцами мебели. Теперь они напоминали куски мяса, подвешенные на крюк в лавке мясника; из груди Джесси вырвался крик страха и злости.

Так, ладно. Руки не были случайными в ее теле, поэтому бояться или сходить из-за них с ума нет смысла. А как там пальцы? Если она сможет ухватиться ими за набалдашники кровати, тогда может быть… может быть. Пальцы казались такими же бесполезными, как и руки. После почти целой минуты попыток Джесси была вознаграждена единственным движением онемевшего большого пальца правой руки.

— Господи, — произнесла Джесси резким, пыльным и надтреснутым голосом.

В нем теперь не было гнева, только страх. Конечно, люди умирают в результате несчастных случаев, кажется, за свою жизнь она видела сотни, возможно, даже тысячи репортажей о таких смертях по телевидению в программах новостей. Носилки, уносимые от искореженных автомобилей, выносимые из-под обвалов, со свисающими ступнями из-под небрежно наброшенных простынь, пока горели здания, а свидетели случившегося с мертвенно-бледными лицами сдавленными голосами рассказывали о происшедшем. Она видела завернутую в белое фигуру, которая некогда была Джоном Белути, выносимую из отеля «Мормон» в Лос-Анджелесе; она видела каскадера Карла Валенди, потерявшего равновесие и упавшего с каната, по которому он намеревался пройти (канат был протянут между двумя отелями), и разбившегося насмерть. Программы теленовостей повторяли тогда этот эпизод снова и снова, как бы зациклившись на нем. Поэтому Джесси знала, что люди умирают от несчастных случаев, конечно, она знала, но до настоящего момента на понимала, что есть люди вокруг, такие же, как и она, которые даже не догадываются, что они никогда больше не будут есть бургеры, никогда не досмотрят очередной телесериал, — никогда не позвонят своему лучшему другу и не договорятся о партии в покер и больше не будут делать покупки по субботам, поэтому эта мысль показалась ей значительной. Не будет пива, не будет поцелуев, а твое желание замяться любовью в сарае для сушки сена во время грозы так никогда и не осуществится, потому что ты будешь слишком занята, умирая. Каждое утро, когда ты пробуждаешься от сна, может оказаться последним.

«Это более чем вероятно нынешним утром, — подумала Джесси. — Мне кажется, это вполне возможно. Наш дом, наш милый, уютный домик на берегу озера вполне может оказаться на экранах телевизоров в пятницу или в субботу вечером. Доу Роу наденет свой плащ свободного покроя с поясом, который я ненавижу больше всего, будет говорить в микрофон и называть его „дом, в котором умерли выдающийся портлендский юрист Джеральд Белингейм и его жена Джесси“. Затем он отошлет ролик в студию, и Билл Грин сделает монтаж, и это не будет болезненно, Джесси; это стонала не Образцовая Женушка, и не мудрствовала Руфь. Это…»