Стивен Кинг - Игра Джеральда

В этот раз голос благопристойности не стал надоедать своими возражениями, и неожиданное озарение снизошло на Джесси: ее отец прекрасно понимал то, на осознание чего Джесси понадобилось почти тридцать лет. Он знал действительную расстановку сил точно так же, как знал об акустическом эффекте гостиной-столовой в их доме у озера.

Ее отец использовал ее разным образом, а не только так, как в тот день.

Джесси ожидала потока отрицательных эмоций от этого печального открытия; в конце концов, она была использована в своей игре мужчиной, чьим главным делом было любить и защищать ее. Но ничего не нахлынуло на нее. Возможно, частично из-за того, что эндорфин все еще продолжал действовать в ее крови, но у нее появилась мысль, которая еще больше успокоила ее: «Не важно, насколько это было грязным делом, в конце концов ей удалось выбраться из него». Ее основными эмоциями было удивление, что она так долго могла сохранять эту тайну, и сильное смущение. Сколько выборов, прямо или косвенно, было сделано ею под влиянием того, что случилось в последние минуты, проведенные ею на папиных коленях, пока она разглядывала огромное темное пятно на небе через два или три слоя закопченного стекла? И было ли ее теперешнее состояние результатом того, что случилось в день солнечного затмения?

«О, это уже слишком, — подумала Джесси. — Если бы он изнасиловал меня, тогда другое дело. Но то, что случилось в тот день на террасе, было просто еще одним несчастным случаем, к тому же не настолько серьезным, как этот — если ты хочешь понять, что такое серьезный несчастный случай, Джесс, проанализируй ситуацию, в которой ты оказалась теперь. Я с таким же успехом могу обвинить старенькую миссис Жилетт, ударившую меня по руке, когда мне было всего четыре года. Или свое поведение на вечеринке Вилла. Или грехи из моих прошлых жизней, которые все еще нуждаются в искуплении. И потом то, что он сделал со мной на террасе, не идет ни в какое сравнение с тем, что он сделал со мной в спальне».

И эту часть не нужно было видеть во сне; она была здесь, отчетливая и доступная.

Когда Джесси оглянулась и увидела отца, стоявшего в дверях спальни, ее первым инстинктивным движением было скрестить руки на груди. Затем она увидела печальное и виноватое выражение его лица и опустила руки вниз, хотя чувствовала, что ее щеки начинают гореть, а лицо становится уродливо-красным, что было ее версией девичьей краски стыда. Ей нечего было показывать ( почти нечего), но она чувствовала себя более голой, чем была, и испытывала такое смущение, что могла поклясться, что ее кожа почти шипела. Она подумала: «Надеюсь, что остальные вернутся пораньше. А вдруг она войдет прямо сейчас и увидит меня без рубашки?»

Смущение переросло в стыд, а стыд в ужас, и когда она натянула на себя блузку и начала застегивать ее, то испытала еще одно чувство, скрывавшееся за этими. Это была злость, которая почти не отличалась от гнева, испытанного ею годы спустя, когда она поняла, что Джеральд знает, что она говорит серьезно, но делает вид, что не понимает этого. Она злилась потому, что не заслуживала того, чтобы испытывать стыд или страх. Все-таки это он был взрослым, он оставил это пахнущее пятно на ее трусиках, именно он должен был стыдиться. Но все было наоборот.

К тому времени, когда ее блузка была застегнута и заправлена в шорты, злость ушла, или — что то же самое — спряталась внутрь. Она думала только о том, что в любой момент может вернуться мама. Неважно, что теперь она была полностью одета. То, что случилось нечто нехорошее, было написано на их лицах. Джесси видела это на его лице и ощущала на своем.

— С тобой все в порядке, Джесси? — спокойно спросил отец. — Не чувствуешь тошноты или нечто подобное?

— Нет. — Она попыталась улыбнуться, но на этот раз это ей не удалось. Джесси почувствовала, как слезинка катится по щеке, и быстро, виновато вытерла ее ребром ладони.

— Извини, — его голос дрожал, и она ужаснулась, увидев слезы в его глазах — становилось все хуже и хуже. — Я очень сожалею.

Он резко повернулся, нырнул в ванную комнату, сдернул полотенце с крючка и промокнул им лицо. Пока он проделывал все это, Джесси усиленно размышляла.

— Папа?

Он взглянул на нее поверх полотенца. Слезы исчезли из его глаз. Если бы она не видела их, то могла бы поклясться, что их там вообще никогда не было.

Вопрос застрял у нее в горле, но он должен был быть задан. Должен.

— Мы… мы должны рассказать об этом маме?

Он сделал глубокий, дрожащий вздох. Она ждала, сердце почти вырывалось из груди, а потом, когда он ответил: «Я думаю, что должны, а ты?» — сердце ушло в пятки. Джесси, покачиваясь, подошла к нему (она абсолютно не чувствовала под собой ног) и обхватила его руками.

— Пожалуйста, папа, нет! Пожалуйста, не рассказывай! Пожалуйста. Пожалуйста…

Ее голос перешел в всхлипывания, и Джесси прижала лицо к его обнаженной груди. Он обнял ее, теперь уже по-старому, как делают это отцы.

— Мне бы не хотелось, — произнес он, — потому что в последнее время между нами очень напряженные отношения, дорогая. Я был бы очень удивлен, если бы ты не догадывалась об этом. А подобное случившемуся могло бы только ухудшить ситуацию. Твоя мать не была в последнее время очень… ну, очень любящей, что ли, и в этом главная проблема. У мужчины есть… определенная потребность. Ты поймешь это, когда…

— Но если она узнает, то скажет, что это моя вина!

— О, нет, я так не думаю, — ответил Том. Но тон был удивленным, уверенным… и показался Джесси настолько же убийственным, как смертный приговор.

— Не-е-т… я уверен, я вполне уверен, что она…

Джесси взглянула на него покрасневшими от слез глазами.

— Пожалуйста, не рассказывай, папа! Пожалуйста!

Он поцеловал ее в бровь.

— Но, Джесси… я должен. Мы должны.

— Почему, почему, папа?

— Потому, что…

Джесси немного подвинулась, звякнули цепи; наручники ударились о столбики кровати. Через восточное окно в комнату лился свет.

— Потому, что ты не умеешь хранить секреты, — глухо произнес Том. — Потому, что если это все равно выйдет наружу, Джесси, то для нас обоих будет лучше, если это обнаружится сейчас, чем через неделю или месяц, или год. Даже через десять лет.

Он отлично манипулировал ею — сначала извинения, потом слезы, а теперь вот фокус: он переложил свои проблемы на нее. Он не успокоился, пока она не поклялась хранить эту тайну до гробовой доски.

Джесси помнила, как обещала ему что-то сквозь поток горячих, испуганных слез. Наконец, он перестал качать головой, продолжая смотреть прищуренными глазами в дальний конец комнаты и плотно сжав губы — она видела это в зеркале, казалось, что он знал, что она видит.