Стивен Кинг - Игра Джеральда

Она лежала на кровати, одетая в белый кружевной пояс и шелковые чулки, наблюдая за Джеральдом со странным чувством удивления, любопытства и возбуждения… Но удивление было основным чувством в тот день, ведь так? Да. Видеть Джеральда, который всегда так старался выглядеть мистером Сдержанность, скачущим по комнатам, как жеребец, вошедшим в раж было просто поразительно. Прическа Джеральда напоминала «взрыв на макаронной фабрике», на нем все еще были надеты роскошные черные шелковые носки. Джесси помнит, как она закусила щеку — достаточно сильно, — чтобы не рассмеяться.

Мистер Сдержанность говорил быстрее, чем аукционер на распродаже. А затем вдруг замолчал на полуслове. Выражение комичного удивления застыло на его лице.

— Джеральд, что случилось? — спросила она.

— Я только что понял, что не знаю, захочешь ли ты принять это, — ответил он. — Я тут столько наболтал, думая, что ты все понимаешь, но я даже не спросил, захочешь ли ты…

Она улыбнулась — отчасти потому, что ей уже надоели шарфы, но она не знала, как сказать ему об этом, но в основном потому, что ей было приятно видеть, как его снова интересует и волнует секс. Конечно, идея приковать свою жену наручниками, прежде чем начать глубокое погружение в морские глубины, была несколько странной. Ну и что? Все это происходило только между ними, ведь так, к тому же это было забавно, не более чем в какой-нибудь сексуальной пьеске. Кроме того, мало ли что бывает; Фрида Соемс, живущая в доме напротив, однажды призналась Джесси (после второго стаканчика перед ланчем и полбутылки вина во время оного), что ее бывший муж испытывал наслаждение, припудрившись и завернувшись в пеленки.

Теперь ей уже не помогало то, что она закусила щеку, и Джесси расхохоталась. Джеральд смотрел на нее, слегка склонив голову к правому плечу, а в левом уголке рта зарождалась улыбка. Это выражение было отлично знакомо Джесси — за семнадцать лет она успела изучить своего мужа. Оно означало, что он либо собирается рассердиться, либо рассмеяться вместе с ней. Обычно невозможно было предсказать, что именно он выберет.

— Ты хочешь принять в этом участие? — спросил он.

Джесси не сразу ответила. Она перестала смеяться и уставилась на него с выражением, которое, она надеялась, напоминало взгляд той суки с обложки журнала «Приключения для мужчин». Когда она почувствовала, что достигла нужной отметки ледяного высокомерия, то подняла руки и произнесла три слова, заставивших его прыгнуть на кровать, доведя до неимоверного возбуждения:

— Иди сюда, притворщик.

В мгновение ока он защелкнул наручники на ее запястьях, а потом стал прикреплять их к столбикам кровати. На их кровати в Портленде не было перекладин; если бы сердечный приступ произошел там, то она просто сдернула бы наручники со столбиков. Продолжая возиться с наручниками, склонившись над ней, Джеральд безостановочно болтал. Он объяснял, какая разница между «М» и «Ж» и как работает замочек. Он хотел купить женские, говорил Джеральд, потому что на женских двадцать три зазубрины, а не семнадцать. Чем больше зазубрин, тем плотнее прилегают наручники. Но женские достать очень трудно, поэтому, когда его приятель сказал, что может продать парочку мужских по вполне сходной цене, то Джеральд решил воспользоваться случаем.

— Некоторые женщины могут просто вытянуть руку из мужских наручников, — говорил ей Джеральд. Но у тебя широкие кисти. К тому же мне не хотелось ждать. Так… Давай посмотрим…

Он замкнул наручники на ее правом запястье, сначала быстро проходя зазубрины, но к концу снизил темп, справляясь всякий раз, не больно ли ей, когда лязгала очередная защелка. Ей не было больно до самого конца, но когда она попыталась вытянуть руки, то у нее ничего не получилось. То есть она смогла вытянуть ладонь, но до того места, где запястье расширялось у основания большого пальца. Позже Джеральд сказал ей, что даже этого не должно происходить, но когда была пройдена последняя зазубрина, выражение взволнованности исчезло с его лица.

— Мне кажется, что они вполне подходят, — сказал Джеральд.

Джесси помнила это, но то, что он добавил после этого, запомнилось ей еще лучше:

— Мы отлично развлечемся с их помощью.

С воспоминаниями о том дне, все еще живо стоящими у нее перед глазами, Джесси снова начала надавливать на наручники, пытаясь как-нибудь скрутить руку, чтобы та смогла проскользнуть сквозь браслет. На этот раз боль пришла раньше, поразив не ладони, а перенапряженные мышцы плеч и рук. Джесси зажмурила глаза, еще сильнее пытаясь протиснуть кисть через браслет.

Теперь и ее ладони присоединились к натиску сопротивления, и когда Джесси снова протянула руку так, что мышечная ткань нависла над кольцом наручников, ладони начало саднить. «Задние связки, — подумала Джесси, свесив голову набок, губы растянулись в зловещей болезненной ухмылке. — Задние связки, задние связки, проклятые задние связки!»

Ничего, ни малейшего движения. Джесси начала подозревать — очень сильно подозревать, что здесь задействованы не только связки. Там были еще и кости, кости, скрывающиеся под слоем мышц, кости, из-за которых она могла умереть.

С последним содроганием боли и разочарования Джесси еще раз попыталась выдернуть руку. Плечи и руки задрожали от невыносимого напряжения. Такое напряжение, и все потому, что наручники были типа «М-17», а не «Ж-23». Разочарование было хуже физической боли; оно жалило, как отравленная крапива.

— Дерьмо! — выкрикнула Джесси в пустоту комнаты. — Дерьмо, дерьмо, дерьмо!

Где-то за озером, сегодня уже дальше, чем вчера, завизжала циркулярная пила, и это разозлило Джесси еще больше. В довершение всего еще и вчерашний парень, жужжащий своей пилой и мечтающий забраться в постель со своей красоткой в конце дня… а может быть, он мечтал о футбольном матче, а может быть, о стаканчике виски со льдом в кабачке. Джесси видела его фланелевую рубашку так же четко, как и девочку, распятую в колодках, и если бы мыслью можно было убить, то его голова давно уже отлетела бы в сторону.

— Это нечестно! — выкрикнула Джесси. — Это просто нечестно…

Сухой спазм снова сдавил горло, и Джесси замерла в молчаливой гримасе боли и страха. Она почувствовала разламывающую боль в костях, мешавших ее освобождению, но все равно она была близка к цели. Вот что было основной причиной вновь вспыхнувшего чувства горечи и сожаления. Не боль, и уж тем более не лесоруб со своей завывающей пилой. Причиной сожаления было осознание того, насколько близко она была к свободе и насколько недосягаемой была эта свобода. Она могла сколько угодно стискивать зубы и корчиться от боли, но уже больше ни капельки не верила, что хоть кто-то сможет ей помочь. Эти полдюйма, недостававшие до свободы, казалось, издевались над ней. Единственно, к чему могло привести ее упорство, так это к ссадинам и отеку запястий, что еще сильнее ухудшит ее положение.