Стивен Кинг - Игра Джеральда

Полиция все еще пыталась рассортировать части тел, добытых Джубертом в его кладбищенских раскопках, от полученных иным путем. Они считают, что он убил дюжину людей за последние пять лет, всех тех, кого он подвозил на своей машине. Брендон говорит, что убитых, скорее всего, было даже больше, но судебное разбирательство идет очень медленно. Сам Джуберт не может им в этом помочь, не потому, что он не хочет говорить, а потому, что он говорит слишком много. Судя по тому, что рассказал мне Брендон, Джуберт признался во всех трехстах убийствах, включая убийство и ныне здравствующего Джорджа Буша. Кажется, он говорит, что Буш — это на самом деле Дана Карией, парень, исполняющий роль в фильме „Верующая в субботнюю ночь“.

С пятнадцати лет он обследовался во многих психиатрических клиниках, когда был арестован за извращенческие сексуальные отношения с двоюродным братом. Но его кузен — дело второстепенное. Джуберт сам был жертвой сексуальных злоупотреблений, конечно, его отец, отчим и мать — все воздействовали на него. Как это там говорят? Яблоко от яблони недалеко падает?

Его послали в Гейдж Пойнт — нечто среднее между исправительной колонией и психиатрической клиникой для подростков — за сексуальные преступления. Он был освобожден через четыре года, когда ему уже исполнилось девятнадцать лет. Это было в 1973 году. Вторую половину 1975 года и большую часть 1976 года он провел в клинике для душевнобольных в Августе. Это произошло в результате его развлечений с животными. Я знаю, что нехорошо смеяться над этим, Руфь, — ты можешь подумать, что я слишком жестока, — но, честно говоря, я не знаю, что еще остается делать. Иногда мне кажется, что если я не буду шутить, то расплачусь и уже не смогу остановиться. Он сажал кошек в мусорный бачок, разрывал их на кусочки большими каминными щипцами… вот что он делал, а когда ему надоедало такое скучное занятие, то прибивал гвоздями собак к деревьям.

В 1979 году его посадили в Джунипер Хилл за изнасилование шестилетнего мальчугана, которому он, вдобавок ко всему, выколол глаза. Казалось, на этот раз его упрятали надолго, но когда дело касается политических и государственных заведений — особенно государственных психиатрических заведений, — то ничего нельзя знать наверняка. Его выпустили из Джунипер Хилл в 1984 году, еще раз признав „излечившимся“. Брендону кажется — так же, как и мне, — что это последнее выздоровление скорее было связано с сокращением государственных ассигнований, чем с последними достижениями в области психиатрии. Во всяком случае, Джуберт вернулся в Моттон, чтобы жить со своей мачехой и ее сожителем, и государство забыло о нем… но все-таки выдало ему водительские, права. Он сдал все экзамены по правилам дорожного движения и прошел все тесты — мне это кажется самым поразительным — и где-то в конце 1984-го или в начале 1985 года начал пользоваться машиной для своих поездок по местным кладбищам.

Он был занятым парнем. Зимой занимался склепами и мавзолеями; осенью и весной забирался в летние домики по всему западному побережью Мэна, забирая все, что заинтересовывало его — „мои вещи“, как он выражался. Очевидно, ему очень нравились фотографии в рамочках. Полиция нашла четыре ящика, набитых фотографиями на чердаке дома по Кингстон-роуд. Брендон говорит, что общее их число превышает семьсот.

Невозможно сказать, насколько „папочка-мамочка“ были задействованы в происходящем, пока Джуберт не прикончил их. Но, должно быть, они знали многое, потому что Джуберт даже не пытался прятаться от них. Что же касается соседей, то их лозунгом было: „Они оплачивают свои счета и живут сами по себе. Нас это не касается“. А им только этого и надо было.

Полиция нашла еще одну, больших размеров, плетеную корзину в подвале. Брендон раздобыл ксерокопии фотографий, свидетельствующих об этой последней находке полиции, но сначала он не решался показать их мне. Нет… пожалуй, это слишком мягко сказано. Здесь он держался точки зрения, присущей всем мужчинам, — ты знаешь, о чем я говорю, — изображая из себя Джона Вейна. „Давай, малышка, закрой глаза и подожди, пока мы их всех убьем. Я скажу тебе, когда все будет закончено“.

— Я допускаю, что, возможно, Джуберт и был с тобой в доме, — сказал он. — Я был бы просто страусом, прячущим голову в песок, если бы продолжал отрицать такую возможность, все совпадает. Но ответь мне: почему это тебя так интересует, Джесси? Какой от этого толк?

Я не знала, что ответить ему, Руфь, но я знала одно: хуже, чем было, быть уже просто не могло. Поэтому я упорствовала в своем желании доказать Брендону, что я не малышка, которая будет послушно закрывать глаза, дабы не смотреть на мерзавцев. Итак, я увидела эти фотографии. На одну из них я смотрела дольше всего, в углу стояла надпись: „ПОЛИЦИЯ ШТАТ А, № 217“. Эта фотография как бы изображала непонятным образом заснятую сцену из самого ужасного ночного кошмара. Фото изображало квадратную плетеную корзину, расположенную так, чтобы фотограф мог заснять содержимое; внутри была целая груда костей, смешанная с драгоценностями: некоторые из них были дешевками, другие действительно представляли ценность, одни были украдены из летних вилл, другие были, бесспорно, сняты с окоченевших пальцев трупов.

Я смотрела на эту фотографию, но мысли мои снова были у дома возле озера — это случилось непроизвольно, понимаешь? Я там, прикованная наручниками и беспомощная, смотрю на тени, скользящие по его усмехающемуся лицу, слышу свой голос, сообщающий ему, что он испугал меня. И вот он склоняется к своей корзине, не сводя с меня горящего взгляда, и я вижу, как он — я вижу, как это нечто — запускает свою скрюченную бесформенную руку внутрь корзины и начинает перемешивать кости и украшения, я слышу производимый ими звук, звук грязных, полустертых кастаньет.

И знаешь, что добило меня больше всего? То, что я думала, что это мой отец, мой папочка восстал из мертвых, чтобы довершить то, что он хотел сделать раньше.

— Давай, — сказала я ему. — Давай, но пообещай, что ты освободишь меня после этого. Пообещай мне это.

Мне кажется, я сказала бы то же самое, даже если бы знала, кто это на самом деле, Руфь. Представляешь? Я знаю, что сказала бы то же самое. Понимаешь? Я позволила бы ему вставить в меня свой член, который побывал в стольких глотках мертвецов. Если бы только он пообещал, что я не умру собачьей смертью от судорог и конвульсий, предстоящих мне. Если бы только он пообещал ОСВОБОДИТЬ МЕНЯ».

Джесси на секунду остановилась, ее дыхание было настолько частым и затрудненным, что она чуть не задохнулась. Она взглянула на слова на экране — невероятное, невыразимое признание — и почувствовала внезапное непреодолимое желание стереть их. Не из-за чувства стыда, что Руфь прочтет их; конечно, ей было стыдно, но причина была не в этом. Она просто не хотела иметь к ним хоть какое-то отношение; и Джесси показалось, что если она не сотрет их, то именно это и произойдет. Ведь слова имеют непонятную власть, умеют создавать и управлять действиями и настроениями.