Кирилл Манаков - Хроники последнего лета

— Он, говорят, талантливый? — спросил Загорский, думая о чем-то своем.

— Говорят. Но ничего, еще говорят, что талант питается страданиями, так пусть пострадает — несколько лет на зоне для этого — то, что надо.

— Так, — сказал Загорский, четко выговаривая слова, — задача меняется. Признания не будет. Это первое. Второе — Рудаков выходит на свободу. И третье. С его головы не упадет ни один волос.

Добрый-Пролёткин даже подпрыгнул на месте.

— Но это невозможно! Ломаются все договоренности с Султаном и МВДэшниками! Виктор Сергеевич, будет большая война!

— Пустое, — резко махнул рукой Загорский, — война так война.

— Виктор Сергеевич, но по плану…

— Это не обсуждается. Вы все поняли?

Добрый-Пролёткин, наконец, успокоился и смиренно произнес, разведя руками:

— Все.

— Ну и прекрасно. Исполняйте.

Когда советник ушел, Виктор Сергеевич вызвал начальника охраны и приказал послать человека приглядеть за Наташей. Жизненный опыт говорил, что предчувствием нельзя пренебрегать.

Как ни странно, советники Гофман и Добрый-Пролёткин, хотя и тесно сотрудничали по многим вопросам, очень редко встречались наедине. А нечастые встречи предпочитали проводить в буфете Администрации Президента на Старой площади. Такой выбор только на первый взгляд может показаться странным, на самом деле, если бы вы попробовали настоящую густую сметану в граненых стаканах или волшебный компот из сухофруктов, то вполне бы его поняли. А шкворчащие куриные котлетки с картофельным пюре — не каким-нибудь порошковым, а настоящим, из лучшей белорусской картошечки? А капустные шницели в хрустящей корочке? А молочные сосиски с зеленым горошком?

Ходили упорные слухи, что заведующий буфетом, человек весьма преклонного возраста, занимал должность еще со времен Иосифа Виссарионовича, меняя лишь название ведомства, к которому относилось это предприятие общественного питания. Тогда, в далеком пятьдесят первом, один из заместителей министра госбезопасности, заскочив в буфет, скушал бутерброд с красной рыбой и отправился с острым отравлением прямиком на больничную койку. Естественно, заведующего немедленно арестовали, на скорую руку объявили английским шпионом и уже собрались устраивать громкий процесс с очевидным расстрельным приговором, как вмешался случай.

Всемогущий Лаврентий Палыч Берия, вспомнив чудесные блинчики с творогом, которые были личным произведением незадачливого заведующего, послал за ними, а когда узнал, что автор сего десерта находится в подвалах вверенного ему учреждения, устроил подчиненным страшный разнос, а пострадавшему замминистра посоветовал мыть руки перед едой.

Как бы то ни было, с тех пор завбуфета относился к качеству блюд как к вопросу жизни и смерти. Такая вот школа — куда так кулинарным техникумам и институтам питания!

Интересное совпадение: когда господа советники собирались побеседовать тет-а-тет, буфет немедленно пустел, словно остальные сотрудники внезапно теряли интерес к еде и не желали выпить чашку-другую ароматного кофе.

— Напрасно вы, Карл Иммануилович, предпочитаете дорогие рестораны, — говорил Добрый-Пролёткин, кушая заправленный ароматным подсолнечным маслом салат из капусты и морковки, — разница — исключительно в подаче.

— Не скажите, — снисходительно отвечал Гофман, — у вас просто очень нетребовательный вкус. Его, знаете ли, надо развивать, тренировать, а если на капусточке прозябать — как тогда сможете отличить буайбес от, скажем, марсельской ухи.

— А зачем я должен отличать ваш буайбес, если есть такая прекрасная капусточка?

— Да, — вздохнул Гофман, — похоже, и здесь мы не сойдемся.

— И не надейтесь. Скажите, лучше, зачем Наташе звонили?

— Все в пределах правил, — быстро ответил Карл Иммануилович, — ничего предосудительного. Я просто посоветовал ей пообщаться с Виктором Сергеевичем. Тем более, что шеф в этом сам заинтересован. Не так?

— Формально все так, — неохотно согласился Добрый-Пролёткин.

— Тогда какие у вас претензии?

— Почему обязательно претензии? Возникла щекотливая ситуация, которую следует обсудить.

Гофман несколько брезгливо ковырял вилкой сельдь под шубой.

— Да… кулинары, нечего сказать. Я бы отнес к смертным грехам химическое растворение костей в селедке. Аккуратно выбирать — терпения у них не хватает. Так что вы хотели обсудить?

— Рудакова. В ближайшее время он выйдет на свободу.

— Вы хотите, чтобы я по этому поводу расстроился?

— Да что вы! И в мыслях не было!

Гофман изобразил на лице заинтересованно-любезное выражение и даже растянул губы в неком подобии улыбки.

— Тогда я вас слушаю!

Добрый-Пролёткин отодвинул тарелку, промокнул губы салфеткой и просто сказал:

— Рудаков в опасности.

— Я так не считаю, — сразу же отозвался Гофман.

— И напрасно. Султан не остановится, пойдет до конца. Обещал свернуть шею Рудакову — и свернет.

— Как знать… вы, кстати, в курсе, что с потерпевшим?

— С потерпевшим? Что-то случилось?

— Именно. Так вот, он наотрез отказался давать показания против Рудакова. Говорит, что сам во всем виноват. Удивительные вещи происходят после комы, верно?

Добрый-Пролёткин выглядел смущенным. Он повертел в руках вилку, потом бросил ее на стол, глубоко вздохнул и сказал:

— Надо же… Значит, просветление сошло на Ахмеда. Не вовремя…

Гофман, немного наклонив голову, глядел на коллегу и явно наслаждался ситуацией.

— Экий вы циничный. Я, однако же, думаю, что с его просветлением у вас и дальше будут проблемы.

Иван Степанович посмотрел на него с беспокойством.

— Вы думаете?

— Уверен.

— Не понимаю, как это поможет Рудакову. У Султана сейчас нет выбора — он уже заявил, что накажет его, и пути назад нет, свои не поймут. Для Султана это стало вопросом чести. Ахмед сам попадет под горячую руку, но Рудакову не поможет.

— Возможно, — заметил Гофман с показной таинственностью в голосе, — я же думаю, что все у Рудакова будет хорошо. Напишет, наконец, книгу, станет известным, появятся деньги. Года через три купит домик километрах в двадцати от кольца по Новой Риге. Уютный такой — с камином и удобным креслом. По вечерам будет сидеть у огня, держать на коленях ноутбук и писать, писать, писать. Наташа устроится у него за спиной и станет читать прямо с экрана, отходя только для того, чтобы принести кофе или бокал красного вина. Каждая новая книга — сенсация. Пресса захлебывается от восторга, расписывая дар Рудакова, телеканалы сражаются за право взять интервью… Это же прекрасно?

— Умеете вы, Карл Имануилович, речи произносить, даже сам заслушался, — признался Добрый-Пролёткин, — спорить не стану, ибо переубедить не вижу возможности.