Кирилл Манаков - Хроники последнего лета

Преображение было стремительным. Загорский проснулся мгновенно, точным движением перехватил руку, а сам соскользнул с кресла и размахнулся для удара. В глазах — огонь и ярость.

Наташа вскрикнула, и это сразу же отрезвило Загорского. Он отпустил руку и растерянно оглянулся по сторонам.

— Наташа? Вы… ради Бога простите!

Несмотря на неожиданность произошедшего, Наташа не испугалась. Наверное, просто не успела. Она отступила на шаг и жалобно сказала:

— Мне больно. Руку.

Сказала и горько заплакала.

Если кто-то из подчиненных увидел Виктора Сергеевича в этот момент, то не поверил бы собственным глазам. Несгибаемый замглавы Администрации Президента был растерян, убит и подавлен. Казалось, он вот-вот разрыдается — губы дрожали, а в глазах — самое настоящее отчаяние.

— Наташенька… я не знаю… ради Бога… клянусь, не хотел.

Пока Наташа всхлипывала, Загорский бережно взял ее ладонь двумя руками.

— Простите… Это у меня с Афганистана. Последствия контузии. Иногда себя не контролирую. Обещаю, этого больше не повторится.

— А вы… всегда спросонок бросаетесь на людей?

— Нет, — твердо, по-военному, сказал Загорский, — это случается редко. В последнее время прекратилось, и я надеялся — навсегда.

— И вы обещаете больше не хватать меня за руки?

Виктор Сергеевич тотчас же отпустил ее.

— Обещаю. Если хотите, я сделаю что угодно.

Наташа смутилась.

— Я вовсе не это имела в виду… просто неожиданно и больно. Правда. Даже не знаю, что сказать.

— А вы ничего не говорите, — рассмеялся Загорский, — я буду на вас любоваться как на молчаливое произведение искусства. Мир?

— Мир! — кивнула Наташа.

— Спасибо!

Виктор Сергеевич бережно взял Наташу под руку, подвел к креслу, стоявшему у самого камина, усадил, а сам остался стоять прямо перед ней.

— Чай, кофе? По-моему, не помешает чего-нибудь покрепче.

— Не помешает.

Загорский подошел к буфету и взял с полки угловатую бутылку с забавной черно-белой этикеткой.

— Знатоки и ценители будут смеяться, но я предпочитаю американский бурбон. Понимаю: не патриотично и не слишком эстетично. Будете?

— Буду, — уверенно сказала Наташа.

— Со льдом?

— Да.

— А я без.

Загорский открыл отделанную деревом дверцу, за которой оказался холодильник, достал серебряное ведерко со льдом и вернулся к Наташе.

Пока Виктор Сергеевич ходил за стаканами и орешками, Наташа рассматривала ведерко. Работа явно старинная, серебро потускневшее, узор местами стерся, зато отчетливо виден герб — выполненная затейливым шрифтом заглавная латинская буква N в окружении листьев и с короной наверху.

— Это один из вариантов герба Наполеона, — сказал Загорский, увидев, что Наташа наклонилась к ведерку и пытается разобрать рисунок.

— Как? Того самого?

— Его, родимого.

Виктор Сергеевич, широко улыбаясь, поставил два высоких стакана и сел в кресло напротив.

— Правда, использовалось оно, как говорят знатоки, для белого вина. Сомневаюсь, правда, что император возил его в поход — делать лед в полевых условиях тогда не умели. По легенде, ведерко приобрел в Париже герой наполеоновских войн граф Пален.

— Красивое… А вам не кажется, что это фетишизм? Какая разница, кому оно принадлежало? Всего лишь вещь.

— Вы не верите в особую энергетику человека? Что частица души передается предметам, с которыми он соприкасается?

По лицу Загорского и тону вопросов нельзя было понять, шутит он или говорит серьезно.

— Нет, не верю, — ответила Наташа, — хотела бы верить, но прекрасно понимаю, что человек — примитивно материален. К сожалению.

— Странно… женщинам положено верить в приметы, гороскопы, гадания.

— Значит, я не обычная женщина.

— О, да! — воскликнул Загорский. — Вы необыкновенная, вы волшебная женщина!

— Ну, вот… опять я хотела сказать совсем другое.

— Я вас понял. Давайте, выпьем!

Виктор Сергеевич положил в Наташин стакан льда и аккуратно налил немного янтарного виски, зато себе плеснул от души и торжественно объявил:

— За вас!

Наташа сделала глоток и закашлялась. Может этот самый бурбон и был чем-то особенным, но, по всей вероятности, ей не суждено стать любительницей американских крепких напитков. Зато Загорский выпил с явным удовольствием.

— Эх, хорошо… Вам не понравилось?

— Не очень, — призналась Наташа.

— Жалко. Я думал, что бурбон должен нравиться женщинам.

— Увы.

Наташа улыбнулась и поставила стакан на стол.

— Кстати, Виктор… — она запнулась, — Сергеевич. Спасибо вам. Вы меня спасли. Я очень испугалась.

— Кстати, пожалуйста, — рассмеялся Загорский, — теперь я должен сказать что-то вроде: «Каждый на моем месте поступил бы так же».

— Ну, это вряд ли. Каждый бы точно не смог. И вы далеко не каждый.

— Напросился на комплимент…

Наташе стало стыдно.

— Простите.

— Странный у нас разговор, — сказал Загорский, — постоянно извиняемся, словно наделали друг другу гадостей.

Наташа немного помолчала, машинально взяла со столика стакан с бурбоном, приложила его к щеке и задумчиво ответила:

— У меня такое ощущение, что мы с вами с разных планет.

— Это как? — удивился Загорский.

— Ну, смотрите, я — простой, если хотите, среднестатистический обыватель…

Наташа заметила протестующий жест Виктора Сергеевича, остановила его и продолжила:

— Именно так. Ничего выдающегося. Мои неразрешимые проблемы вы решаете на ходу, даже не оборачиваясь. Законы и ограничения, обязательные для меня, вы просто не замечаете. Вы их не нарушаете — нет, просто для вашего круга они другие. Я сейчас с ужасом представляю, что могло случиться со мной, а ведь тому человеку ничего бы за это не было! Просто он тоже с вашей планеты. Только он — плохой, а вы — хороший.

Загорский рассмеялся, налил еще бурбона, залпом выпил и сказал:

— Пусть так. Если такова природа вещей — зачем противиться, надо принимать. И вообще… — он собрался с духом и выпалил: — давайте к нам, на нашу планету! Может быть, здесь ваш дом?

— Все может быть.

Наташа сказала и удивилась — насколько переменился ее голос. Откуда взялись эти мягкие бархатистые нотки?

— Значит…

Наташа наклонилась через стол к Загорскому и посмотрела прямо в глаза.

— А что будет с Рудаковым?

Виктор Сергеевич покрутил головой так, словно ему жал воротничок.

— Все в порядке будет с вашим Рудаковым!

— Его выпустят?

— Наташа, я…

— Его выпустят? — повторила Наташа, повысив голос.

Загорский помолчал с минуту, что-то обдумывая, потом решительно сказал:

— Выпустят. Я обещаю.

Наташа встала, подошла к нему, наклонилась, погладила по щеке и тут же поцеловала в губы.

Загорский легко, как пушинку, подхватил ее на руки, хотел поцеловать, но Наташа остановила, приложив палец к его губам.