Кирилл Манаков - Хроники последнего лета

Созданный романтический образ нарушался длиннющим, в полстены плакатом, поздравляющих «дорогих нефтяников и газовиков» с «вводом в эксплуатацию первой очереди ГПКС-14/262 НП и началом согласования ТУ по второй очереди». Под поздравлением шло пояснение, что данная надпись создана методом напыления из земли с места строительства этой самой ГПКС.

Загорский тут же вспомнил свою курсантскую юность. Как-то на учениях они стояли лагерем в тверских лесах, и роты традиционно соревновались между собой, кто лучше обустроит и украсит, в военном смысле этого слова, вверенную территорию. Будучи дежурным, курсант Загорский проявил инициативу: соорудил ровненький холмик и шишками выложил дату и число дней, оставшихся до окончания маневров.

Комроты поначалу выразил удовлетворение, но, обойдя несколько раз холмик, произнес фразу, которую все присутствовавшие запомнили на все жизнь: «Шишками у ПВОшников тоже написано. Шишки — это вчерашний день. Мхом надо выкладывать!»

Загорский расхохотался так громко, что распорядитель шарахнулся в сторону, певица на сцене открыла глаза, а гости за столиками повернулись на смех. Многие вставали с мест, пытаясь рассмотреть нарушителя спокойствия.

Виктор Сергеевич уверенно зашагал к сцене. Певица замолчала и растерянно огляделась, гости недовольно зашумели, кто-то басовито произнес: «Что такое? Разберитесь там!», а через секунду, разглядев, кто пришел, добавил совсем другим, тоненьким голоском: «Виктор Сергеевич! Добро пожаловать, дорогой вы наш!»

Загорский вышел на сцену, повернулся кругом, оглядел весь зал, забрал микрофон у ошарашенной звезды и сказал грозно и торжествующе:

— Ну что, доигрались?!

Его, наконец, узнали все, музыка замолкла, между столиками пролетел негромкий ропот, и наступила полная тишина. Главный газовик с радостной улыбкой поднялся с места, но, встретившись взглядом с Загорским, потоптался, сел и залпом осушил бокал вина.

Виктор Сергеевич улыбнулся так, что ближайшие к нему зрители невольно отодвинулись, одна дама пролила соус на белые брюки от Кавалли, а уважаемый главный экономист Газпрома подавился куском стерляди.

— Как долго я этого ждал! — Виктор Сергеевич откашлялся и сказал тоном строгим и официальным, какой многие из здесь присутствующих привыкли слышать на планерках и совещаниях: — От имени Российской Федерации мне поручено сообщить, что с завтра с восьми утра в стране вводится особое положение. Выезд за границы государства закрывается для всех частных лиц. За особо тяжкие экономические преступления и коррупцию вводится смертная казнь. МВД, ФСБ прокуратура и суды упраздняется, сотрудники увольняются. Создается новое ведомство под названием Министерство Справедливости. Туда войдут только лучшие, отбор буду производить лично я. Министерство получит неограниченные полномочия, в том числе вынесение и приведение в исполнение приговоров. Всех присутствующих я попрошу расходиться по домам и ждать приглашение для беседы в Министерство Справедливости.

Что тут началось!

Откашлявшийся главный экономист вскочил, воздел над головой кулак и закричал, что теперь вот где все у него, что знает всё обо всех и готов немедленно предоставить материалы. От избытка чувств он зачерпнул горсть салата из раковых шеек и швырнул в коммерческого директора, да так ловко, что залепил оба глаза.

Все уже слышали о срочном вылете Кобельмана из страны и нескольких крупнейших сделках, проведенных сегодня его людьми, поэтому восприняли заявление Загорского с надлежащей серьезностью. Гости так быстро рванули из зала, что несколько столиков опрокинулось, и в дверях образовалась пробка.

Загорский сначала молча наблюдал за воцарившимся хаосом, затем торжествующе захохотал. Смех его добавил ужаса, газовики и нефтяники, толкаясь, спешили выбраться на улицу, а оттуда — сразу, без промедления, в аэропорт.

Виктор Сергеевич вдруг почувствовал, что воздух почему-то перестал поступать в легкие, смех сменился отрывистым кашлем, а к лицу прилила горячая кровь.

Загорский схватился за горло, несколько секунд простоял неподвижно и рухнул спиной на гулкую сцену, прямо к ногам вконец потерявшейся чернокожей певицы.

Когда за Рудаков вышел на улицу, его сразу же окликнул Дискин.

Почтенный издатель припарковался перед самым входом, прямо под запрещающим знаком, но, судя по отсутствующему взгляду ГИБДДешника, этот вопрос власти не сильно беспокоил.

— Тёма, здравствуйте! А я за вами!

Иосиф Давидович приподнялся с водительского места Ауди и помахал рукой.

— Тёма, присаживайтесь!

Рудаков подошел к машине и постучал ладонью по крыше.

— Новая?

— Ну, что вы! Разве не помните, это служебная, уже два года.

— Точно. А что без водителя?

— Знаете… — Дискин запнулся, откашлялся и зачем-то поправил галстук. — Я решил сам. Присаживайтесь!

Рудаков широко улыбнулся.

— Я, знаете, как-нибудь… Багажа нет.

Он показал пластиковый пакет с вещами, еще раз хлопнул по машине, развернулся и пошел прочь.

— Тёма!

Дискин закричал так громко, что Рудаков остановился и оглянулся. Иосиф Давидович выскочил на тротуар, оставив дверцу открытой, и стоял потерянный, с опущенными руками и просительным взглядом.

— Тёма, прошу вас! Очень прошу! Ну, хотите, на колени встану.

Рудаков медленно подошел, посмотрел на печальное лицо Дискина, на машину, на пустую автобусную остановку и сказал:

— Не надо на колени. Поехали.

Издатель расцвел, затолкал Рудакова в машину, вприпрыжку обежал капот и уселся за руль.

Минут десять они проехали в молчании, пока не остановились на светофоре у Третьего Кольца.

— Артемий, — решился, наконец, Дискин, — мне очень нужно с вами поговорить.

— Говорите, — ответил Рудаков, сосредоточенно глядя в окно.

— Можно не здесь? Как вы относитесь к кружечке хорошего пива?

— Не сейчас. Я насквозь провонял тюрьмой. Сначала горячий душ.

— Зачем душ! — воскликнул Дискин, — Это я, старый дурак, должен был заранее подумать! Пойдемте в баню, а? Сандуны?

— Иосиф Давидович, я хочу домой.

— Тёма, послушайте старого опытного человека. Давайте сначала поговорим. Вы помните, когда я о чем-то вас просил?

— Нет.

— А сейчас прошу. Заметьте, второй раз. Это нужно и мне и вам.

— Ну, хорошо, — сказал Рудаков, — только никакой бани. И пива. Голова болит. Кофе с молоком. Почему-то три дня хочу кофе с молоком. У вас такое бывает?

Дискин затормозил так резко, что не пристегнутый Рудаков едва не вылетел из кресла, а ехавшая сзади машина возмущенно засигналила.

— А вот и кофейня, — жизнерадостно воскликнул Дискин, — на ловца, как говориться… Пошли!