Елена Гладышева - Проклятье на последнем вздохе или Underground

— Как странно, — пронеслось в голове Анны. — Бывает, что видишь человека в первый раз и ничего плохого он тебе не сделал, а он тебе неприятен. А от этого столько унижений претерпела и опять рада ему!

Она всё ещё не переставала считать Бориса своим мужем. А он наверняка считал её удобной женой.

Вернувшись с прогулки, Рита повесила на вешалку пальтишко и поставила поближе к печке свои промокшие, войлочные сапожки.

— Садись, поешь. Вот папка приехал, — улыбалась Анна.

— Здрасте, я есть не хочу, — проскользнула в свою комнату Рита, абсолютно не испытывая никакой симпатии к этому несвежему, небритому мужику, которого она должна была считать своим отцом.

Борис проводил дочь не слишком добрым взглядом, допил чай, улёгся на кровать в спальне и почти сразу захрапел.

Убрав со стола, Анна вдруг ощутила прилив сил, словно не было всех этих болезненно долгих дней и ночей одиночества и, тихонько мурлыча весёленький мотивчик, простирнула мужнину рубашку и носки.

Ей показалось, что из них в таз посыпалась какая — то труха. Анна прополоскала всё и, почувствовав так и оставшийся неприятный запах, повесила вымораживаться на терраску.

Уже за полночь, достав давно невостребованную ночную рубашку с кружевами, она зашла в спальню к мужу. Её немного лихорадило, как на первом свидании.

Борис спал, разметавшись по всей кровати.

Аня постояла немного в надежде, что он всё же как — то повернётся, что бы ей примоститься хотя бы с краешку, прикоснуться губами к его спине, почувствовать тепло родного тела, но, так и не дождавшись этого — ушла спать в большую комнату на диван. Чего — чего, а свободного места у них в доме теперь много.

Утром, проводив Риту в школу и развесив бельё мужа возле горячей печки, Анна ещё немного задержалась дома, решив что — нибудь потом соврать на работе, и снова зашла в спальню к желанному мужу. Ведь зачем — то он приехал?

Борис уже проснулся и лежал, упершись взглядом куда — то в угол.

Присев на кровать, Анна инстинктивно протянула было руку, чтобы убрать непослушную прядь давно не мытых волос с испещренного морщинами лба мужа.

— Уйди отсюда! — рявкнул на неё Борис.

— Боренька, ты чего? — растерялась Анна.

— Уйди, дура! — Борис спихнул опешившую жену с кровати. — Вошь у меня!

— Какая вошь? — не поняла Анна.

— Какая, какая? Лобковая! Вот какая! А то ты не знаешь, чем вы бабы — стервы нас за любовь награждаете? — От злости глаза Бориса стали темнее ночи.

От этих слов Анна так опешила, что забыла обидеться и заплакать.

— Так пора уже разбираться кого любить! Зачем же ты на кровать — то лёг? — ужаснулась Аня.

Мир вокруг неё всколыхнулся расползся белым туманом.

Чтобы не упасть, Анна прислонилась спиной к прохладной стене. Но её страдания, похоже, только злили Бориса.

— А я что, собака? На полу спать! — он рывком встал с постели, нашёл свою одежду и начал быстро одеваться, путаясь в вещах нервными руками и от этого злясь ещё больше. — Деньги у тебя есть?

— Есть, позавчера зарплату получила, — как оглушенная обухом по голове, Анна с трудом нашла кошелёк.

— Дай рублей двадцать пять, потом отдам, — требовательно спросил Борис.

— Куда ты? — почти плакала Анна, наблюдая, как муж прячет деньги в карман брюк.

— За кудыкины горы. Тебе — то что? — всё больше раздражался Борис. — Лучше поесть собери!

— Боря, остался бы, — проклиная себя в душе за слабость, робко просила Анна жующего мужа. — Сколько же ты ещё скитаться — то будешь, да грязь собирать?

— Что жалеешь меня? — процедил сквозь зубы Борис.

— Я сейчас на новом заводе работаю, — стараясь не раздражаться поведением мужа, Анна попыталась воплотить в жизнь свою мечту: — Может и тебя бы куда — нибудь в «сбыт» пристрою. Ты же институт закончил! Тебя обязательно возьмут!

Директор на собрании сказал, что завод весной начнет строить многоквартирные дома для своих рабочих. А тем, кто вдвоем работают, квартиры будут давать вне очереди. — Анна с надеждой заглянула в глаза мужа и её испугало полное отсутствие в них какого — либо выражения. — Ведь не молодой ты уже, пора бы остепениться!

— Я подумаю. На досуге, — отмахнулся от неё Борис.

Причесав пятернёй перед маленьким, мутноватым от времени настенным зеркалом свои сальные, непослушные волосы, он ушёл, захлопнув дверь перед носом жены, пытавшейся его остановить.

Анна опустилась на табуретку и застыла без сил. Её тело бил озноб, а разболевшаяся голова — отказывалась работать.

— Что может так нестерпимо болеть в голове, если там нет мозгов! — пронеслось в её голове. Собственное сознание словно издевалось над, и без того, сильно расстроенной Анной.

После школы Рита зашла к своей подруге Светлане, послушать новые пластинки и списать у неё домашнюю работу по алгебре, которую самой ей решать было не охота. Домой она собралась уже после пяти, когда пришла с работы уставшая Светина мама и заворчала на кухне, что и дома невозможно отдохнуть в тишине.

Смеркалось. Света на их улице опять не было. На фоне облачного, серого неба и сумрачного снега черные деревья и дома казались вырезанными картонными декорациями к страшному спектаклю.

Подмораживало. Ритины дешёвые сапожки сильно скользили. На душе было смурно и от нехорошего предчувствия ныло сердце.

На проезжей части возле их дома стояла огромная, чёрная машина, похожая на паровоз. Из трубы её несуразного, квадратного кузова временами вырывался толи пар, толи дым с тошнотворным запахом. От этой машины веяло посланцем из преисподнии.

Затаив дыхание Рита прошмыгнула в свою калитку. На пороге дома стояла мать, закутанная в платок, как матрешка.

— Мам, это что? — прошептала Рита, боясь, что её может услышать кто — то ещё кроме матери.

— Не смотри, дочка, это постели наши дезинфицируют. У папки нашего — зараза, — деревянным голосом сообщила Анна.

Рита ошеломлённо моргнула — как можно было не смотреть, когда в ледяном, нетопленном, тёмном доме глаза сами инстинктивно искали светлое пятно — окно, а в нём ясно вырисовывался чёрный силуэт адской машины, которая уничтожала не только заразу, но и выжигала душу.

Рита чувствовала, что она вот — вот разрыдается.

И эту машину видели и Рита с Анной, и их ближайшие соседи, которые и так их особо за людей не считали, а теперь и вовсе поставили на них соответствующее клеймо.

Замёрзшая до трясучки Рита, в первый раз сама выгребла из печи золу, настрогала, как это обычно делала мать, с сухого полена лучинки, заложила их и поленья в топку и затопила печь. Она сидела на табурете, слушая потрескивание разгоравшихся дров и глядя на потерянную мать, потом закрыла глаза и, прислонившись к потеплевшей печи, задремала.