Вадим Волобуев - Благую весть принёс я вам

Он вошёл к старику без оклика, отодвинул тяжёлый медвежий полог, ступил в тёмную, пропахшую дымом и потом шкурницу. В сумраке что-то задвигалось и застонало, от тлеющего костра призраком отделилась фигура.

- Кто тут? - спросил голос старика.

- Я. Не узнал что ль?

Перед Головнёй выросло зверски оскаленное лицо слуги. Тот поступил к нему почти вплотную, таращился на вошедшего, едва не касаясь свёрнутым носом. Из полумрака выплыла кроваво-алая головёшка. Вождь увидел его лицо - щербатое, со вздувшимся шрамом на левой щеке. Головня скинул колпак. Отодвинув слугу, шагнул к тёплому очагу. Хворост, видно, дремал - мерцающие глаза сонно моргали, скрюченные пальцы растерянно подтягивали к горлу замызганное толстое покрывало из шерсти южных зверей. Чуть дальше, у самой стены, Головня увидел сидящего сына. Отросшие патлы отпрыска опускались до плеч, прикрывали обрубки ушей, безносое и безбородое лицо смахивало на освежёванный череп. Головня быстро отвёл от него взгляд, посмотрел на старика.

- Поговорить пришёл.

Тот, скинув покрывало, прытко поднялся, сказал слуге:

- Слетай за молоком.

Слуга сорвал с крюка у входа меховик и, не надевая его, выскользнул наружу.

Уродец-сын завозился в полумраке, начал стучать какими-то горшками. Хворост сообщил Головне:

- Прости, великий вождь. Не ждали тебя. Уж чем богаты... - И сказал сыну: - Ну давай, метай сюда всё, что есть.

- Оставь, старик, - раздражённо сказал вождь. - Не за тем я здесь. - Он опустился возле тлеющих угольев, снял пушистые варежки, протянул ладони к теплу.

Хворост, не сводя с него взгляда, медленно опустился на шкуру. Сложил руки на животе, смотрел, не мигая. "А левое веко-то у него полузакрыто, - подумал Головня. - Раньше не замечал. Дряхлеет". Сын Хвороста тоже затих, откинулся к стене, подтянул колени к груди, обхватив их руками.

- Больную скотину всю сжёг? - спросил Головня, не зная, с чего начать.

- Как ты приказал, великий вождь!

- Добро, - кивнул Головня.

И опять вспомнил про Лучину - как тот изумлялся, не желая предавать огню заражённые туши. "Да где такое видано, Головня? Раньше ели без вопросов, а сейчас вдруг... Не пойму я. А если вся скотина перемрёт - что тогда? Котлы есть, ледники есть... К чему палить-то? Разделать, проварить как следует, да и дело с концом. Впервой, что ли? Мой отец, помню, никогда моровое мясо не жёг: одевал рукавицы и давай рубать! А потом в котёл. Хочешь, сам сделаю? У меня вся зараза выйдет, ни крошки не останется...". А воины - Головня хорошо запомнил это - стояли вокруг и ждали, чем закончится спор вождя и начальника. Мало им было приказа повелителя - они ждали подтверждения от Лучины! Ну чем не крамола? "И он, он тоже, - с ожесточением думал Головня. - Тоже ненавидит меня. Замысливает злое".

Вернулся слуга, приволок кус замёрзшего молока. Впёрся, отодвинув плечом полог. Головня рявкнул:

- Пошёл вон.

Тот застыл, хлопая слипшимися от мороза ресницами. Бросил взгляд на Хвороста, затем, пятясь, вышел из жилища.

Головня сказал старику:

- Не забудь писарей наградить. Нам с гостями ссориться ни к чему. И чтоб кормили от пуза! Ты учеников им нашёл ли? Как дело закончится, хочу, чтоб на каждого хотя б по одному грамотею было.

- Всё сделал, великий вождь.

- Молодец, старик. Что там с ледниками? Сколько уже вырыли? Гляди, если в осаде голод начнётся, с тебя первый спрос.

Он сыпал вопросами, делая вид, что проверяет исполнительность помощника, а на деле пытался унять скребущую тревогу. Хворост старательно отвечал: про ледники и стрелы, про дрова и шкуры, про писарей и сани. Головня слушал краем уха, не вдумываясь в сказанное. Потом, прерывая старика, вдруг спросил:

- Готов ли ты за меня жизнь отдать, старик?

Тот осёкся, сглотнул.

- Всем сердцем, великий вождь! Прикажи - и пойду на смерть.

Головня усмехнулся, не разжимая зубов, куснул ноготь на большом пальце.

- Верю тебе. Тебе, единственному, верю. Вижу, как стараешься, как сил не жалеешь ради общего блага. И сыновья у тебя достойные, один другого лучше. - Он глянул на изуродованного Пара. - Не унывай, парень. Уши, нос, борода - всё пустяки. Главное - руки-ноги целы и голова на плечах. Найдём тебе красавицу, будешь её любить, детей с нею рожать. А если заартачится - высеку нещадно. Любую, какую выберешь, тебе отдам - за муку, что ради народа принял, за рвение твоё и верность.

Тот молчал, только лупал глазами-дырами на безволосом лице. Старик схватил случившуюся под рукой кружку, швырнул ею в сына.

- Благодари вождя, бестолочь.

Пар пробормотал, потирая ушибленный лоб:

- Благодарю тебя, великий вождь.

Старик торопливо заговорил:

- Ты не смотри, что он не скор на ответ, великий вождь. Угнетён умом от страданий, скорбит тяжко. Оклемается - ещё лучше прежнего будет. Уж я-то знаю, великий вождь.

- Ладно, ладно, - прервал его Головня. - Понимаю. Второй-то не подведёт? Ежели запоздает - туго нам будет.

- Да уж извернётся, своё дело сделает, - заверил его Хворост.

Головня опять задумался, потеребил нижнюю губу.

- На него вся надежда, - промолвил он. - Иногда сомнение грызёт - не сплоховал ли я, послав его со зверолюдьми? Они ведь, зверолюди эти, Науки не знают, идут за человеком как псы неразумные. Сейчас вот за старшим твоим пошли, покорились его воле, а завтра, может, сами же его и растерзают, а?

- Сам говоришь - псы неразумные, - ответил Хворост. - Где это видано, чтобы собаки погонщика драли?

- Твоя правда, старик. Ещё иное меня гложет: не напрасно ли забрался я сюда, в мёртвое место? Оно ведь истинно мёртвое - всё кровью народа полито. Сам помнишь о том. Роковое место. Проклятое. Эвон за южным склоном все луга в могилах. Вот и думаю - не проклят ли я? А потом вспоминаю: ведь не сам, не по своему почину сюда пошёл, а по совету Чадника. Он говорил: пришельцы в чистом поле сильны, а приступать к каменным стенам у них охоты нет. Вот и ушёл. Подумал: уж Чадник-то этих сволочей знает, плохого не присоветует. Теперь вот в сомнениях. Не дал ли маху? Что скажешь, старик?

- Скажу то, что уже говорил тебе, великий вождь. Я гостю верю, он много добра принёс. С чего бы теперь нас губить? Даже и ныне, когда нет его с нами, помогает - грамотеи его работают, не покладая рук. Стал бы он нас под громовые палки подводить, когда сам же людьми поделился? Да и с чего бы? Не ссорились мы с ним, наоборот, даём всё, что просит. Свою же выгоду потеряет. И, воля твоя, великий вождь, а только кроме разума ещё и чувство мне подсказывает: друг он нам. Горячий искренний друг. А подарки какие сделал! Тебе - серебряную уздечку и шёлковый потник для лошади, мне - золотой перстень с чудесной птицей. Ничего ему для нас не жалко. Всё готов отдать, хоть и наговаривают иные, будто лишь о своей корысти печётся.

Скрипучий голос старика клокотал в темноте жилища, внушая Головне спокойствие и уверенность. Серыми искорками таяли снежинки, залетая сквозь дыру в потолке, и шумел ветер, гуляя меж перекрещённых слег. Где-то там, в окостеневшей от мороза тайге, пробивались через снежное безбрежье чёрные пришельцы с громовыми палками, ведомые демонами болезней и смерти. Где-то там, в застылых топях, бежал, перепрыгивая с кочки на кочку, косматый Обрезатель душ, со свистом рассекая воздух острой косой, и кружились над ним жадные пожиратели надежд и мечтаний, предвкушая скорое пиршество, а впереди неслись бессмертные медведи, сверкая загнутыми вниз клыками. Но всё это было далеко, во враждебном мире, а здесь, в жилище, под защитой древних стен, тлел огонёк добра и жизни, готовясь дать отпор силам зла.