Вадим Волобуев - Благую весть принёс я вам

- Немощь свою Льдом прикрываешь? - визжала мать. - Не мог сам зачать, так уж молчал бы.

- Врёшь, баба! В стойбище с пяток моих детей уродилось.

- И где они все? Ни один не выжил. Не хочет Огонь твоего потомства.

Родитель издавал мощный рык и бросался на мать с кулаками. Та с воплем выскакивала из жилища. Головня зажмуривался от страха, прижимался к шершавой стене.

Крики удалялись, звучали всё тише, а он всё сидел, скукожившись, и не смел разлепить век. Потом всё же открывал глаза, выглядывал осторожно, как суслик из норы, дышал тихо-тихо, будто боялся потревожить кого-то. Ему хотелось выбраться из избы, хотелось убежать куда-нибудь, но стыд мешал пошевелиться. Отчего-то казалось, что если он сейчас вылезет наружу, все будут смотреть на него и дразнить.

Странное чувство. Чего ему было стесняться? Разве один лишь его отец обвинял мать в измене? Нет, везде и всюду так: заявится в общину кузнец или следопыт, покормится - и уходит. А потом слушок идёт: у той-то ребёнок - от бродяги. Они, кузнецы-то, заговоры знают от нежити, потому и дети у них здоровее.

Много об этом болтали. А Головня никак не мог понять: отчего кузнецы не живут с остальными? Отчего уходят? Спрашивал у Пламяслава, тот отвечал: "С тёмными силами дружбу водят, вот и скитаются. Наказание им от Огня".

Родителей обычно мирил Отец Огневик. Приглашал к себе в избу и вёл беседы. Головня не знал, о чём они там говорили, но возвращались мать с отцом всегда какие-то пришибленные. Ему было тяжело на них смотреть, и он убегал к Пламяславу.

Почему-то отец был уверен, что Головня - не его сын. Считал, будто мать понесла от залётного следопыта. Орал, что она вытравила всех детей, которых он зачал. Головня был пятым, но единственным, кто пережил своих родителей. Мать умерла, мучаясь шестым ребёнком, который сгнил ещё в утробе. Отца унесла лихорадка.

Оттого и взъярился Головня, когда Рдяница начала бормотать что-то про его родителей. Пусть её злобствует, поганая душонка. Он-то твёрдо знал, что Артамонов. Ну а кем он ещё может быть? Не отраслью же бродяги, приспешника тёмных сил. Он бы давно это заметил, да и метка была бы - пятно родимое или ещё какой знак. А раз нет ничего, значит, он - свой. А глупой бабе, если опять начнёт пороть чепуху - по зубам, по рылу мерзкому, дряни такой.

На следующий день, ввечеру, съездив на быках за дровами, Головня снова направился в женское жилище - теперь уже открыто, не таясь. Хотел выполнить обещание и отдать девке реликвию. Шёл - и будто душа пела, хоть и голодно было. Не предала зазноба-то, осталась верна ему. А может, батя не пустил. Кто его знает. Главное - с плавильщком не спуталась. Если уж тот сошёлся с Рдяницей, то на других баб не взглянет - у той с этим строго. Быстро разум вправит, даром что замужняя. Косторез у неё в кулаке, не пикнет, это всякому известно.

По опушке семенила маленькая цепочка детей мал мала меньше со связками валежника на согнутых спинах. Последний карапуз тащил за собой бревно больше него ростом. С низовых лугов доносился глухой звон колотушек - мальчишки били по котлам, отгоняя волков от Большого-И-Старого. Сам Большой-И-Старый дремал в загоне, накормленный ягелем до осоловения. Цепь, которой он был прикован к колышку, вождь укоротил, чтобы зверь мог только жрать и спать, накапливая жирок.

Головня подступил к женскому жилищу, сдёрнул колпак и потянул на себя дверное кольцо.

- Здорово повечерять, девоньки! Можно к вам?

Прищурился, разглядывая обстановку. Боком к нему сидел тщедушный Лучина, с сосредоточенным видом теревший ладонями плечи. Поближе ко входу полукругом расселись девки: Искра, Огнеглазка и Горивласа. Дочка Сияна держала маленькую жёлтую костяшку с двумя глубокими царапинами поверху. В двух плошках по сторонам от неё горели слабые огоньки - пляшущие тени скользили по склонённым жердям, по пустому мешку от кумыса, висевшему за очагом, по тюкам с барахлом, по ровдужному пологу. Огнеглазка сидела, скрестив на груди полные руки и наморщив лоб. Горивласа ожесточённо жевала прядь волос.

Увидев Головню, Искра поднесла к губам указательный палец, а Огнеглазка спросила, подбоченившись:

- А подарок принёс ли какой?

- А меня уже недостаточно что ль? - ухмыльнулся Головня, просачиваясь внутрь. - Гляжу, у вас тут недобор...

- Будто и не знаешь, какие нынче подарки нужны: оленьи рёбра, говяжий язык, кобылье молоко, медвежий жир... А то всё рыба да заболонь с мочёным мхом. - Внучка Отца Огневика потерла нос.

Головня не обратил на неё внимания.

- Варенихи нету, что ли? - спросил он.

- К Пылану ушла. Жароокая занедужила, вот и ушла. Не слыхал разве?

- Я ж за дровами ездил. А что, сильно занедужила? - Загонщик присел возле Искры, подтянул колено к подбородку.

- А как все недужат? - откликнулась Огнеглазка. - Без мяса тело слабнет, а уж болезни тут как тут.

Она говорила медленно, с растяжкой, как сквозь сон. Головня и сам был точно в тумане, постоянно одолеваемый дремотой. Мяса, настоящего оленьего или говяжьего мяса, он не видел с того самого дня, когда у загонщиков кончилась кровяница. Подумать только - кровяница! Это же - требуха, пища для собак и зверолюдей. В другое время она и за еду-то не считается. А нынче и кровяница шла за лакомство. Сурово взялся Огонь за своих чад, так и лупил, так и лупил, спасу нет.

- Гадаете что ль? - спросил Головня.

- Гадаем, - хмуро ответила Огнеглазка.

- На что гадаете-то?

- На еду, на что ж ещё?

Головня сказал, подумав:

- Я вам другое гадание предложу - на еретиков.

Не просто так сказал - с намерением: хотел выгнать всех, остаться наедине с Искрой.

- Это зачем ещё? - спросила Огнеглазка подозрительно.

- Что, струхнули?

- Ха! - выдохнул Лучина. - Я не струхнул.

- Отец Огневик за такое шкуру спустит, - тихо промолвила Искра.

Головня и ухом не повёл.

- Лучина вон за оракула - продолжал он. - Мы - вопрошающие. Искра будет костяшку бросать. Что, готовы?

И все недоверчиво уставились на него, поражённые. Да и как было не изумиться? Не в бесплодных землях полуночи и не в обленеденелых горах полудня, не на голых камнях посреди большой воды и не в бездонных пропастях меж острых скал, а здесь, в напоённой жизнью тайге, в средоточии благости Огненной звучали слова, полные кощунства и злобы. Горивласа что-то зашептала Искре, косясь на Головню, Лучина глупо улыбался, будто не понял сказанного. А у стены, полускрытое в сумраке, выглядывало изваяние Огня - тёмно-багровое, с разъятыми очами, смахивающее сейчас больше на господина ужаса, чем на Подателя благ. В наступившей тишине стали отчётливо слышны возгласы из стойбища:

- Ктой-то, ктой-то там ярится?

- Не опои лошадь, сорванец. Не то я т-тебя...

- Рдяница, где муж-то твой, милая?

Устав ждать ответа, Головня промолвил: