Дмитрий Глебов - Черный троллейбус

В итоге поссорился с ним и подрался. Замдекана оказался мужиком мощным, и Масякин месяц читал студентам лекции с фонарем под глазом. А тут вроде и не планировал ничего подобного, а предложение от Ленгварда Захаровича поступило такое, что грех его упускать. Масякин даже протрезвел на радостях. А «я подумаю» сказал, только чтобы смотреться выгодней.

Когда Ленгвард Захарович ушел домой, Масякин поплелся в свою лабораторию спать. Той ночью ему не снились толстые аппетитные девки на фоне звезд, а снилось ему, как президент вручает ему и Ленгварду Захаровичу госпремию за их извращения с кукурузой.

В ту же самую ночь Ленгвард Захарович, локомотив мася-кинских грез, так и не дошел до своего спального комплекса. Ему оставалось пройти еще метров двадцать, как вдруг у цветущего куста сирени он услышал чарующей красоты звук, манивший его совсем в другую сторону. Здесь может возникнуть вопрос: как могла цвести сирень в Мудрове, если из прошлой главы внимательному читателю ясно, что дело происходит в самом начале весны?

Все потому, что Мудров неустанно обогревался подземными батареями, и не только ими. Это было сделано для того, чтобы в иннограде всегда сохранялась одна и та же погода, сравнимая либо с поздней весной, либо с ранним летом.

На улицах Мудрова повсюду росли пальмы и комнатные растения, прямо как в Майами. Если и лил дождик, то только грибной, освежающий и приятный. Здешняя погода сама по себе была смелым экспериментом еще одной группы ученых. И эксперимент этот проходил куда удачнее, чем у тех, кто занимался таблетками для похудения.

Ввести аналогичную погодную систему в первопрестольной планировалось в следующем году. Но в данный момент все ученые, услышавшие загадочный звук, безвольными зомбака-ми устремились к его источнику. Иногда они спотыкались и падали, с трудом поднимались и продолжали свой путь. У многих по подбородку стекала слюна.

В звуконепроницаемой лаборатории Масякин мирно сопел всю ночь. Если не считать трех случаев пробуждения, когда он на пару минут присасывался к полуторалитровым «Ессентукам».

Масякин вновь засыпал и видел следующий сон, слаще прежнего. Чернокожий американский президент-гей встречается персонально с ним во время своего визита в Москву.

— Зачем тебе эта Рашка, — широко улыбается негр-гомосек. — Перебирайся-ка лучше к нам. У нас весело. Бритни Спирс недавно выписали из больницы после очередного передоза. Ей нужен мужик, чтобы держал ее в строгости. Или тебе мулатки больше нравятся?

— Я подумаю, — невпопад, но кокетливо отвечает Масякин.

Масякин видел счастливые сны и не знал, что в это самое время в недрах одного из научных комплексов старого Мудро-ва в муках рождался Мудров новый, — редкостный мутант и уродец.

Новорожденный Мудров тут же почувствовал присутствие внутри себя непрошеных глистов. Чтобы проверить, что это за червячки, он отправил своих разведчиков. Считается, что разведчики — это глаза и уши тех, кто послал их на задание.

В данном случае разведчики были только глазами. Правда, при этом совсем не простыми глазами. Обладающими не только замечательным зрением, но и абсолютным музыкальным слухом.

Проснулся Масякин часов в девять утра от того, что кто-то гладил его по щекам. Это как раз и был разведчик — гигантских размеров глазное яблоко. Поначалу Масякин подумал, что спятил, и успокоился.

Его любимый дедушка, похожий на Ленгварда Захаровича, в свое время лежал в психушке. Так что Масякин не видел в этом ничего предосудительного. Часто навещал его в детстве. Медсестры были очень ласковы с маленьким Масякиным — поили чаем с печенюшками и глазированным зефиром.

Глаз-шпион был огромным в сравнении с обычным глазом, величиной со среднюю кошачью голову. Передвигался он на двух рядах лапок-ресничек, довольно толстых и мохнатых, отчего напоминал какого-то ядовитого паука. В том, что глаз ядовитый, сомневаться не приходилось, — кислотно-зеленая окраска «белка» не оставляла вопросов. Зрачок у глаза был ярко-красный, овальной формы, а радужка желтая, вся в бурых пятнышках.

«Ну и пусть, — подумал Масякин. — Зато теперь мне не надо будет работать и самому себя обеспечивать. В больнице меня покормят и лекарствами, и манной кашей. Главное, чтобы персонал попался хороший. Чтобы он меня не обижал. Если я буду себя хорошо вести, они угостят меня чаем с печенюшками и глазированным зефиром. Нужно будет предложить им такой вариант, только так, чтобы они думали, что сами до этой мысли дошли. До этого какое-то время поживу в отделении для буйных, чтобы набить цену своему хорошему поведению».

Глаз пялился на Масякина, а Масякин на глаз. А потом он возьми, да и засунь свою неприятную лапу-ресничку в одну из масякинских ноздрей, да так глубоко и грубо, что Масякин чихнул на глаз кровью. Только тогда Масякин понял, что это вовсе не болезненное видение, а настоящий глаз-монстр, и ему еще рано думать о заслуженном отдыхе в психушке.

Дав глазу в глаз кулаком, Масякин вскочил с кровати. Глаз-монстр не ожидал такого поворота и поэтому не успел ужалить врага. Подбежав к поверженному монстру, Масякин принялся гневно топтать его правой ногой. Отчего тот хрустнул тонким стеклом и превратился в неприятное зеленое месиво с торчащими во все стороны лапками.

«Интересно, — озадачился Масякин. — А вдруг он сюда не один пришел? Где это видано, чтобы глаза ходили поодиночке. Если только речь не идет о циклопских и пиратских глазах, разумеется. Нормальные глаза природой запрограммированы шастать парами. Тогда где-то здесь должен находиться его подельник, — Масякин с ужасом осмотрелся, но никого не обнаружил. — С другой же стороны, — продолжал рассуждать молодой ученый, — а вдруг в данном случае я мыслю шаблонами. Ведь этот глаз очень похож на паука. А у пауков их может быть вообще множество. У паука-серебрянки, если не ошибаюсь, вообще 16 глаз имеется».

От таких мыслей Масякину стало страшно, и он решил больше не думать на эту тему. Про то, что глаз мог пожаловать не один, Масякин рассудил верно. Его брат-напарник ретировался в тот самый момент, когда Масякин был занят прыгани-ем и топтанием поверженного врага.

Кстати, дематериализовался этот глаз таким же экстравагантным способом, каким и появился в звуконепроницаемой лаборатории, — просто хлопнул своими ресничками-ножками, вроде как закрылся, и исчез. Уже через секунду он вновь открылся в совсем ином месте. Сыром и темном, наполненном вальяжным зеленым свечением. И со всех лапок-ресничек побежал к источнику этого света, докладывать начальству об увиденном и перенесенном.