Дмитрий Глебов - Черный троллейбус

— Это все из-за того, что мы в холодной войне проиграли, — заключил Ленгвард Захарович. Их долгая громкая беседа с Рафаэлем Яковлевичем рано или поздно должна была соскочить на всегдашнюю тему.

— А почему мы проиграли? Все потому, что Советский Союз изначально был несостоятелен и провален в экономической сфере... Причем не только в ней! Куда ни глянь — везде одна гниль творилась. Что в Корее, что на Кубе. Социализм — он как больное гангреной дитя. Сколько за ним ни бегай, а все равно помрет.

— Гниль, может, и была, — признал кукурузный гегемон.

— Но сейчас все гниет в разы насыщенней. Вон демоны, казалось бы, твари бездуховные, и те не могут выжить при капитализме. Народу сколько перемерло... Сталин столько не передушил, сколько Ельцин замучил. Про науку вообще молчу.

— Вот и правильно, — кивнул водочник. — Вот лучше и помолчите, вместо того, чтобы всякие глупости говорить. Сколько вокруг, в Мудрове, талантливых ученых было понапихано. И наука наша здесь вовсю развивалась, пока демоны, — прошу обратить внимание, советские, — не вырвались.

— Демоны при капитализме всегда вырываются, — отметил Ленгвард Захарович. — Это потому, что наука вынуждена заниматься изобретением оружия массового поражения, вместо того, чтобы решать проблему мирового голода.

— Куда уж нам до советских свершений! Мы и не метим рылом своим в калашный ряд. Забудем про голодомор, забудем про голод в Полтавщине, ведь хотя бы одного человека совковая наука точно от голода избавила!

— И что? — широко развел руками кукурузный. — Я, со своими малютками, действительно никогда не помру с голоду. И смогу прокормить нескольких человек. Если бы нас здесь замуровали — мы бы не погибли. Жили бы себе припеваючи, дожидались спокойно и благополучно, пока нас спасут. И тогда бы вы сказали спасибо советской науке, своей кормилице.

— Я бы лучше с голоду умер, чем кукусиськами питаться.

— Это ты сейчас такой гордый. А как нас замуруют, тогда и посмотрим.

— Советский Союз из тебя монстра сделал, а ты ему дифирамбы поешь! Что за рабская философия у вас, у совков, не пойму.

— Я тебе харю разобью! — кинулся обиженный спорщик.

Ребята еле успели разнять их, а то без крови бы не обошлось. Если Масякину Ленгвард Захарович годился в деды, то Рафаэлю Яковлевичу в отцы, но по физической силе и храбрости превосходил и того и другого.

— Что-то мы с вами, уважаемый, ушли от главной нашей темы, — присмирел Рафаэль Яковлевич, которому не хотелось получить леща. — Очень эмоциональная у нас получилась дискуссия. Увлеклись мы оба.

— Струсил, каналья! — продолжал свое Ленгвард Захарович. — Как оскорблять, так он в первых рядах, а как отвечать за свои слова, так в кусты сразу же. Вот она, полюбуйтесь, новая поросль ученых мужей! Позорники! Интеллигенты!

— Так вы будете Валю спасать, или как? — встрял между враждующими сторонами Вовка.

— Мы почти ничего не придумали, — невесело признался Рафаэль Яковлевич. — Разве только водкой его напоить. Ведь Константину вашему она помогла... А нановодка куда эффективней обычной. Других идей у нас нет. Так что, если не поможет, — не знаем, что будем делать. Правда ведь, Ленгвард Захарович?

Тот кивнул. Теперь он выглядел виноватым, и драться ему расхотелось.

— Вальтер Михайлович, проснитесь, — расталкивал наставника Вовка.

Валя открыл глаза, обреченно скользнул ими по лицу парня и снова закрыл. Сделал вид, что не узнал.

— Так его не разбудишь, — Масякин вылез из своего угла, подошел к Вале и отвесил ему несколько звонких пощечин.

— Ты что его бьешь? — остановил Масякина Жека.

— Я не бью, — поправил свои очки Масякин. — В чувство привожу.

— Ну ладно, — сказал парень с сомнением. — Раз так, тогда можно.

Прием Масякина подействовал, и Валя не только открыл глаза, но еще и принял сидячее положение.

— Валя, пить будешь? — подмигнул ему Масякин.

— Нет, — сказал Валя, глядя в пустоту.

— Дело плохо, — прокомментировал Масякин. — Впервые вижу его в таком состоянии. Никогда от бухла не отказывался.

— Почему ты не хочешь пить? — спросил Вовка.

— Не вижу смысла, — равнодушно проговорил Валя. — Ни в чем его не вижу. Глупо это все. И безнадежно.

Масякин еще несколько раз ударил Валю по щекам.

— За что? — спросил Валя.

— Не нравится? — поинтересовался Масякин.

— Не-а.

— Тогда пей, — велел Масякин. — Выпьешь стакан водки, не буду тебя бить.

— Ну у вас и методы, молодой человек, — насупился Рафаэль Яковлевич.

— Наливай, — сказал Валя, подтверждая, что методы у Ма-сякина правильные.

Ленгвард Захарович до краев наполнил винтажный граненый стакан и протянул его Вале.

Сделав пару больших глотков, пациент остановился. С сомнением посмотрел сначала на стакан, потом на Масякина:

— Может, хватит?

— Еще пей! — стоял на своем Масякин. — А то отхлестаю! Валя пожал плечами и выпил остальное. Протянул пустой стакан Ленгварду Захаровичу.

— Ну как? — нетерпеливо поинтересовался Рафаэль Яковлевич.

— Никак, — безучастно сказал Валя.

Все приуныли, и только Масякин не терял оптимизма:

— Еще наливай! Организуем ему переход количества в качество.

Ленгвард Захарович наполовину наполнил стакан.

— Целый! — сказал Масякин.

На сей раз Валя не желал пить водку ни в какую. Многочисленные масякинские пощечины не помогали.

— Вальтер Михайлович, ну пожалуйста, выпейте эту водку, а? Ради нас, — попросил Костет.

— Ради вас не буду, — сказал Валя. — Вы все обманщики. Обещали отстать, если я стакан выпью, и не отстали.

— Тогда ради себя выпей, — предложил Рафаэль Яковлевич. — Хорошая водка. Здешняя. Неужели она тебе не понравилась?

— Как так здешняя? — тихо удивился Валя.

— А вот так здешняя. Здесь, в Мудрове ее изготовили. Я лично изобрел ее замысловатую рецептуру и следил за производством на всех стадиях. Неужели плохая водка? Ну, если объективно.

— Если объективно, то водка замечательная, — признал Валя. — В жизни такой водки не пил. Думал, что иностранная, как всегда. Шведская какая-нибудь... Но эта, конечно, лучше, чем шведская.

— Если лучше шведской, то выпей. Будь человеком.

— Хорошо, — коротко сказал больной и залпом осушил стакан.

Вторая доза подействовала на него куда выраженней, чем первая. Он встал с кровати, подошел к Рафаэлю Яковлевичу, обнял его за плечи и расцеловал на манер Брежнева.

— Неужели сработало? — расправил плечи Ленгвард Захарович.

Из глаз Вали брызнули слезы.

— Братцы! — обратился он к окружающим. — Я — это отработанный материал, из которого толком ничего не получилось изготовить, коммерческое предприятие, требующее закрытия по причине его провальной нерентабельности, и я, понимая это, закрывал себя, закрывал себя алкоголем, не желая убивать себя быстро, потому что хотел себя подольше помучить, а еще потому, что трусил и надеялся на чудо, на какое-нибудь приключение, которое меня из болота за волосы выдернет, как в сериале «Остаться в живых», чтобы оказаться на волшебном острове, который во мне самые лучшие качества проявит, а самолет все не падал, а только летел в сторону солнца, расплавиться в нем хотел, потому что это был вовсе не самолет, а космический корабль, ведь жизнь моя не была ужасна, не была совсем уж уродлива, да, но она была компромиссом, томившим мое бедное сердце преступлением, филистерством и пустозвонством, обывательщиной и хренью, и вот это же сердце воспылало, вдохновившись любовью Костета к Настюхе, делавшей из него героя почти античного, бесконечно прекрасную любовь, пробудившую в Костете Геркулеса, д'Артаньяна, богатыря, того самого, из сказки Салтыкова-Щедрина, который, помните, все лежал в своем дупле, а вокруг все шептались, вот пробудится этот богатырь и покажет врагам, где раки зимуют, а он сам так и зазимовался в этом дупле, и черви сожрали его изнутри, глисты какие-то, а вот Костет вовремя проснулся, воспрял духом, это любовь его разбудила, а я в свое дупло сейчас так глубоко зарылся, ну так глубоко, как никогда до этого еще не зарывался, и не в силах вырваться из него, чувствую, что должен, а не могу, сил нет, ребята, и сейчас я многое понял, но не вырваться из этого дерева, я в нем замурован, это что-то на уровне физиологии, даже забавно, ведь человек это такое высокоорганизованное существо, а вот вколют ему какое-то лекарство усиленное, и все, оказывается, всегда только в химию и упиралось, а водка эта просто великолепная, ведь это же спасение для нашей родины многострадальной, такая водка, новая национальная идея, и вот говорю я все это и чувствую, что силы покидают мое тело, вот и все, нет снова никаких сил терпеть все это, хуже горькой редьки, надоело, не могу...