Стивен Волк - Готика

Когда сверкнула молния, я закрыла глаза.

И предрассудок о том, что венок Бога сделан из молний, существовал со времен древних греков до открытия Бенджамина Франклина. В сельской местности до сих пор верят, что молния не ударяет дважды в одно и то же место и что спящего человека молния не убивает. Существует некоторая ассоциация между человеческим сознанием — нашим состоянием ума и необузданными силами природы. То, что буря воздействует на нашу психику, подтверждается тезисом о том, что во время грозы воздух наводняется частицами, которые взаимодействуют с химическими элементами нашего тела. Некоторые психиатры, практикующие в лечебницах, сетуют, что электрические бури вызывают припадки у определенных типов больных, делая тех совершенно неконтролируемыми, наделяя их сверхчеловеческой силой. Другие, возможно более просвещенные в науке, используют электрические методы как лечение для нервных расстройств. Так, возможно, что гроза, насыщенная молниями над Диодати в ту ночь была гальваническим лечением Бога от сумасшествия, происходящего на вилле.

Мы убедили Шелли спуститься с крыши и вернулись в столовую, которая к этому времени уже была убрана слугами по заведенному с незапамятных времен порядку. Шелли оделся перед вновь разожженным огнем и встал на коврике на колени, глядя в пламя камина. В то время как Байрон, сидящий на табуретке позади него, вытирал полотенцем ему голову.

— В Оксфорде я был совершенно поглощен этим предметом, — выдавил из себя Шелли.

Скорость его гиперчувствительного ума обгоняла способность говорить.

— Боже, мой ум просто кипел этими идеями! Помнишь теорию Волнея в «Руинах империи»? Является ли человек центром экзистенции?

Из дальнего угла комнаты доносились звуки фрагмента пьесы Скарлатти. Подле пианино на высоком стульчике сидел доктор Полидори и заводил играющего андроида большим ключом, вставленным в спину куклы. Парик Марии Антуанетты, украшавший голову андроида, дрожал в унисон с мягкими движениями ее рук и пальцев.

— Научное увлечение проблемой бессмертия я разделял с отцом Мэри. Мышление Годвина завораживало меня, я был адептом, сырьем новой и увлекательной секты. Бывало мы разговаривали по утрам об астрологии, сочинениях Реймонда Лулли, о розенкрейцерах и иллюминации — они защищали революцию, разрушения религиозного порядка ради науки…

Я перебирала одну из странных египетских колод, которую Клер и я использовали для постройки карточного домика. Он походил на башню, освещенную молнией.

— В Итоне, — продолжал Шелли, погружаясь дальше в воспоминания, — я, помнится, уходил с головой в Корнелия Агриппу. Мои комнаты были забиты порошками и кислотами, колбами с ртутью, порохом. Я украл гальваническую машину. Сам изготовил воздушный насос. В то время как один мой глаз читал тома геометрической философии, другой наблюдал уксус в солнечный микроскоп. Я не пропускал ни одной лекции Бернети по анатомии. Я жаждал знания. Запахи и ароматы, исходившие из моего окна, и жужжание гальванометра…

— Сегодня небеса — твой гальванометр, — сказал Байрон.

Наш карточный домик упал.

— Однажды ночью… — Шелли хихикнул. Он проглотил большую порцию опия из стакана.

— Однажды ночью мой учитель Бетелл, старый Бетелл, пришел, кашляя, к моей келье после того, как зловония в коридоре сообщили ему о том, что я проводил химические изыскания. Он ворвался ко мне, обнаружив меня с глазами навыкате от трехдневной бессонницы, в клубах голубого дыма, нюхающего горящую жидкость. «Что ты делаешь!» — заорал он на меня. Ответ, который последовал, был: «Извините, сэр, я вызываю Дьявола!»

Байрон сухо, очень сухо засмеялся.

— «А что это такое?» — сказал он, — продолжал Шелли, — схватив оголенный провод, свисающий из ящика на столе. Бум! Он как осел, ударился о стену, получив приличную порцию заряда… Я поблагодарил его за помощь в моих исследованиях. Он вышел, и я больше никогда его не видел!

Байрон поднялся с табурета и отбросил мокрое полотенце. Он наполнил свой стакан опием.

— Долгими одинокими ноябрьскими ночами, — прошептал Шелли, глядя неотрывно на лижущие язычки пламени в камине, — я бессонно трудился над своими экспериментами. Я окружал себя инструментами жизни… Моля об искре, той искре… — он отпил глоток опия.

— Платон, Гермес, Моисей — все утверждали, что Свет есть сущность творения.

— Поэтому воздушные шары, — проговорила Клер.

— Какие воздушные шары? — спросил Байрон.

— Воздушные шары, — повторила Клер. — Погодные воздушные шары и воздушные змеи. Ты думаешь, что его эксперименты закончились? Вовсе нет.

— Вероятно, можно реанимировать труп, — сказал Шелли.

— Почему бы и нет, — сказал Байрон саркастически. — Луиджи Гальвани заставлял танцевать ноги лягушек, почему же не заставить целого француза?

Шелли не засмеялся, он даже не слышал шутки. Его глаза были прикованы к играющему на пианино андроиду, привлеченные странными спазматическими движениями. Даже глаза куклы блестели по-человечески. — Может быть компоненты существа можно произвести, собрать вместе и наделить жизненной энергией?

Я с трудом следовала за этим сумасшедшим электрическим потоком мыслей. Неужели он рассматривал произведенную человеком жизнь как продолжение игрушек вроде искусственного игрока в шахматы барона Кемпелера или утки Девокансона, которая пила и испражнялась, или гомункулуса алхимиков, произведенного на свет в колбе из семени и химических элементов? Это мне напомнило говорящих медных людей «Альберта Великого», которых он использовал в качестве слуг, до тех пор, пока они не стали слишком настоящими, как люди, и их пришлось уничтожить.

— Шелли, — сказал Байрон, как будто произнося название новой поэмы «Современный Прометей».

В то время он также был знаком с сочинением Бэкона «Мудрость древних». Прометей, легендарный титан, который создал человека из глины и частей животных, похитил огонь творения у Зевса. За то, что восстал против Верховного Тирана, он был прикован к скале и оставлен на пожирание орлу, который выклевывал у Прометея куски печени днем, а ночью она восстанавливалась, так что его страданиям суждено было продлиться до конца времен…

— Возможно, что-нибудь живое можно создать, — настаивал Шелли, вторгаясь теперь на территорию Гоффмана.

— Повод подобным вещам дал гальванизм, — сказал Полидори, вступая в разговор и пересекая комнату, в то время как за ним вошел Мюррей с подносом турецких сладостей. — Джованни Алдини, если моя память мне не изменяет, смог вызвать мускулатурные спазмы в трупе человека, повешенного в Нью Гейте. Теория, разделяемая определенными немецкими физиологами вполне может оказаться истинной. Я, конечно, недостаточный специалист…