Роберт Стайн - Вечеринка мертвецов

Я тяжело упал на них. Но все же попытался разглядеть показания весов. Мне не удалось это сделать. Мешал мой огромный живот.

— Девятьсот пятьдесят килограммов! — выкрикнул судья.

— Слабовато! — заорали несколько фермеров.

— Слишком мелкий! Забраковать! — поддержали их другие.

Толпа начала распевать:

— Мелкий! Мелкий! Мелкий!

— Стойте! Поглядите на его руки! — Мак-Колли подбежал к рампе. — Может, хоть его руки пригодятся! — закричал он.

Только не это, подумал я. Перед моими глазами встали руки, плавающие в больших банках, и огромный пузырь моего тела затрясся от страха.

— Отстой! Отстой! Брак! Забраковать его! — Эти слова звенели у меня в ушах вместе с уханьем и улюлюканьем.

Пита убрали со сцены, подняв его на свисающую с потолка цепь. Тут я почувствовал, что и на мое круглое тело набросили нечто вроде сетки. Меня подняли в воздух и перенесли над ареной к двери, виднеющейся в боковой стене.

— Отстой! Отстой! БРАК! — Вот были последние слова, которые я услышал, прежде чем исчез еще в одном темном туннеле.

Вслед за Питом я очутился на длинном конвейере. Мы лежали на спине. Конвейер куда-то быстро двигался.

Он нес нас к огромному штамповальному механизму, падавшему сверху на предметы, поступающие к нему на конвейере. Штамп. Штамп. Штамп. Буквы на нем были зеркальные, но я прочел их без труда. БРАК.

Я набрал в грудь воздуха. Собрал все силы. И попытался скатиться с конвейера.

Я закряхтел, застонал от натуги. Напряг все мышцы. Но так и не смог пошевелиться. Я был слишком тяжелым.

— У-у-и-и-у-у-а-а-а! — Пит завыл от боли, когда его пришлепнул огромный металлический штамп.

Затем эта махина снова поднялась, готовясь припечатать свою следующую жертву, то есть меня.

Когда конвейер подтащил меня туда, я зажмурил глаза и затаил дыхание.

ШТАМП.

Мое тело наполнилось болью. Я увидел ярко-красный свет. А затем глубокую-преглубокую бесконечную тьму.

Меня разбудил резкий запах: Отвратительный, зловонный. Как от гниющих овощей.

Я поднял голову и увидел над собой ночное небо. Бледный полумесяц плыл за клочками облаков.

«Сколько же я пробыл без сознания?» — промелькнула мысль.

— Фу, как воняет! — простонал рядом со мной Пит. — Дышать нечем.

Стараясь не дышать, я огляделся по сторонам. Мы валялись на какой-то помойке. Верней, в мусорном контейнере. На куче овощей. Среди гниющей капусты, разбитых кабачков, прокисших дынь, почерневшей вонючей тыквы.

Отстой. Брак. Выброшенные на помойку отходы.

Среди них оказались и мы с Питом.

— Эй, мы уменьшились, — сказал я. — Мы стали обычной толщины.

— Точно. Мы больше не пузыри! — воскликнул Пит.

Мой живот ужасно зачесался. Я вытащил из-под рубашки гнилой лист салата. Несмотря на ночь, по нему ползали мухи. Они кружились и над моим животом, и над моей майкой.

Пит извлек из своей шевелюры мокрый кусок тыквенной мякоти.

— Бр-р-р! Сейчас меня стошнит, — пробормотал он.

— Пошли скорей отсюда, — сказал я. — Надо кому-нибудь сообщить, что творится в Молодежном павильоне. Мы должны предупредить остальных людей.

— Нужно заявить в полицию, — сказал Пит. — Нельзя так обращаться с детьми. Скорей, Колин. Пошли поищем какого-нибудь копа.

Хватаясь за стенку контейнера, мы поднялись на ноги. Наши кроссовки увязли в гнили. Мы провалились в нее сначала до колена, а потом и по пояс. Но все-таки я ухитрился вцепиться в край контейнера и помог выбраться Питу, а потом вылез и сам.

Все огни по-прежнему горели. Ярмарочная карусель вертелась, как и днем. Из театра под открытым небом доносилась музыка кантри. Там играла какая-то фольклорная группа.

— У входа на ярмарку наверняка дежурит полицейский, — сказал Пит. — Пошли туда.

Мы побежали к воротам. Но вскоре остановились, услыхав зовущий нас голос. Мы повернулись и увидели Франни. Она шла к нам с недовольным видом.

— Куда вы исчезли? — спросила она. — Я вас уже заждалась.

— Ты, ты просто не поверишь, что с нами случилось! — возбужденно воскликнул я. — Такая жуть! Мы… нам нужно найти полицейского. Мы…

— Они проделывают с ребятами страшные вещи! Вон там, в Молодежном павильоне! — добавил Пит.

— Что-что? — переспросила Франни. — В каком еще Молодежном павильоне?

— Он стоит вон там, — ответил я и хотел было показать рукой. Но показывать было нечего. Лишь пустой клочок территории, заросший травой.

— Он только что стоял здесь. Буквально минуту назад, — настаивал я.

— Я видела, как вы оба зашли в павильон ужасов, — сказала Франни. — Но когда вы оттуда вышли, я понятия не имею.

Я вытаращил на нее глаза и раскрыл от удивления рот.

— Чего? Какой еще павильон ужасов?

Франни показала на ярко освещенное сооружение за нашей спиной. На его стенах были намалеваны гигантские привидения и скелеты. Мерцающая вывеска обещала: «Дом тысячи криков».

— Да. Я видела, как вы оба туда вошли, и стала вас тут ждать, — сказала Франни. — Вы что — вышли через заднюю дверь?

Мы с Питом переглянулись.

— Ты, ты в самом деле это видела? Не врешь? — спросил у нее Пит.

Франни кивнула:

— Точно. Видела. Что там было? Это вы там так вопили? Даже тут было слышно.

Я так и не понял, что случилось с нами в тот вечер. Но мне и думать об этом не хочется. Через полчаса я вернулся домой и был страшно этому рад.

— Ну как, повеселился на ярмарке? — спросила из кладовки мама.

— Не то слово, — буркнул я.

— Уже поздно! — крикнула мама. — Прими душ и ложись спать.

Я поднялся наверх и включил в ванной воду. Потом зашел в свою комнату и стал раздеваться.

Может, мы с Питом и вправду пробыли все это время в павильоне ужасов? Франни ведь не станет нас обманывать. Она видела, как мы туда вошли.

Может, мы просто ударились обо что-нибудь головой и нам все померещилось?

Я стащил с ног носки и бросил их на пол.

Ладно, нужно выбросить всю эту ерунду из головы, решил я. Забыть раз и навсегда и никогда больше не вспоминать.

Я стащил с себя майку и бросил ее на кровать. И увидел себя в зеркале.

И тут я понял, что не смогу об этом забыть.

Я не смогу убедить себя, что с нами ничего не случилось. Не смогу выбросить все из головы.

Потому что на моей груди большими черными буквами было написано: БРАК.

Вы никогда не задумывались над тем, почему одни люди умеют рисовать, а другие нет? По какому такому волшебству? Не странно ли это?

Когда я был маленьким, я мечтал стать художником-мультипликатором. Я мог часами срисовывать комиксы. Но однажды огляделся вокруг и увидел, что мои рисунки больше напоминают детские каракули и что многие ребята в нашем классе рисуют гораздо лучше меня.

Тогда я решил, что лучше буду писать, а не рисовать. Но с тех пор в моей душе живет восхищение перед настоящими художниками.