Андрей Кокоулин - В эфирной полумгле

— С Папашей Тиком я в несколько натянутых отношениях, но тоже имею честь быть знакомым. Скажите мне, господин Энгельман, как они посмотрели бы…

Договорить Соверену не удалось — могучий удар по затылку опрокинул его на столик, белой градиной стукнула в стену чашка, кофейник опрокинулся, заливая черным светлый ковер. Перед глазами поплыло. Кто-то добавил еще один удар — он пришелся в челюсть, и боль искрами рассыпалась от подбородка к скуле.

Вверху возникло колебание, оформилось в смутную, человекоподобную фигуру и разразилось басовитыми звуками.

Соверен вслепую пошарил по воздуху, его подняли, встряхнули, ноги разъехались, в затылке загудело, мелькнула лестница, всплыло и пропало ухмыляющееся лицо, затем затхлый мир распахнулся в короткую дорожку к решетчатым воротам и хмурое, покачивающееся небо.

Прощальный пинок был обиден.

Соверен рухнул рядом с канавой за воротами и секунд десять лежал не двигаясь. Затем в поле зрения втянулась обеспокоенная физиономия Паркера.

— С вами все в порядке, сэр?

Соверен собрался и кое-как сел.

— Это был замечательный разговор. До определенного момента, — он ватной рукой ощупал затылок. Шишка? Да, шишка. — Господин Энгельман оказался чертовски предусмотрительным человеком. Честное слово, даже юность вспомнилась.

— Часто били? — спросил участливо Паркер, помогая Соверену подняться.

— Достаточно. Пока отец все-таки не признал во мне сына, я жил в Догсайд-филдс. Один из работных домов на Плимут. Мать шила рубашки и набивала тюфяки, а я с шести сортировал мусор, тряпки и чистил чужую одежду. Потом мать умерла, и я сбежал оттуда к дьяволу, устроился к «диким». Знаешь таких?

Паркер мотнул головой. Соверен усмехнулся, слизнул языком кровь с разодранной губы.

— Да уж, было времечко. «Дикие», наверное, давно распались. Мы крали перчатки и зонты. Еще платки. Жили на чердаках и в подвалах. Затем меня приметил Папаша Тик.

— Ого!

— Он-то и сделал меня «бобби». Полицейских в Догсайд ненавидели все, так что пришлось тяжеловато. Отличная, скажу тебе, школа. То ты гоняешь, то тебя. Мне понравилось.

— Многих поймали?

В голосе Паркера появились уважительные нотки.

— Дюжины за три. Затем я перешел к Тибольту, и Папаша Тик посчитал, что я его предал. Впрочем, он, наверное, уже поостыл. Два года прошло.

— А потом?

А потом я встретил Анну, подумал Соверен.

— Пойдем-ка, к следующему адресу, — оперся он на плечо Паркера. — Дом Уаттов, кажется?

— Да, сэр.

И отец и сын Уатты, и владелец бывшего церковного прихода выразили чуть ли не мгновенное желание помочь Соверену в его затруднении. То ли «адамс» в его руке производил неизгладимое впечатление, то ли искаженное гримасой боли лицо обещало все мыслимые и немыслимые кары небесные.

Француза, впрочем, у них не было.

Они вернулись к «Фалькафу», Соверен переоделся в гражданский сюртук и отпустил Паркера, наказав ему ждать завтра здесь же, а сам взял кэб и поехал в редакцию «Престмутских хроник» на Грааль-авеню. Небо хмурилось, черные дымы с фабрик и плавилен Чизкаверна крыли город, и даже часовая башня, прозванная в народе Долговязым Джоном, еле-еле проступала сквозь них, прорастая над крышами. Слепым бельмом проглядывал циферблат.

В окутанной паром пристройке, прилепившейся к длинному типографскому цеху, царила вечная суета. Под буханье прессов и стрекот телеграфных аппаратов Соверена, ищущего автора заметки об убийстве в Гэллопи-сквер, посылали в разные концы здания с комментариями: был, но только что вышел; курил, но пропал; пять минут назад заходил к редактору.

В конце концов Соверен подстерег его на рабочем месте, в темном закутке в два шага в ширину и два с половиной в длину. Журналист был совсем юн. Мальчишка лет семнадцати, в рубашке и мешковатых штанах. Когда он говорил, на его подвижном, еще не утратившем детскости лице живо отображались эмоции. Чем-то он вдруг напомнил Соверену себя лет десять назад. Полный жизни и взлелеянных в пустоте мечт.

Прозвище у журналиста было звучное — Мастиф.

— Пять жертв, — сказал он, показывая Соверену карту с отметками. — Здесь, здесь, здесь и два здесь. Старик, мальчик восьми лет, моряк с клипера «Леваллет», прачка и Элизабет Хоттерби.

— Так. Это Сильвертон и Неттмор, а в заметке был еще район Догсайд.

Мальчишка покраснел.

— Честно говоря, это было преувеличением. Но Догсайд-филдс, знаете, такая клоака…

— Угу.

Соверен покрутил карту, сбивая со стола на пол исписанные листы, карандаши, бланки телеграмм и конверты. В каморке было не развернуться.

Значки Мастиф нанес широкой дугой: первый — перед Кэфулл-стрит, второй — за ней, в квадратиках старых халуп, третий — еще дальше от центра и ближе к речной излучине, четвертый, снижаясь, попадал на Гэллопи-сквер, пятый залезал в Сильвертон.

— Где произошло первое убийство? — спросил Соверен.

— Здесь, — показал журналист на самый верхний значок.

— Почти окраина, — хмыкнул Соверен. — А что за ней?

— Пустыри, — пожал плечами Мастиф. — Хайгейтские холмы. А за ними — обрыв в Терезу.

— Почерк убийств один и тот же?

— Да! — оживился журналист. — Горло вскрыто резко, одним движением. Такое ощущение, что жертвы не успевали ни отшатнуться, ни закрыться руками. И еще — у всех порвана одежда, вот здесь, — он схватил себя за бока, — и кожа в этих местах обожжена.

— Странно.

— Очень! — Мастиф обрадовался, что нашел благодарного слушателя. — Возможно, их оглушали электричеством. Знаете, подносили электроды…

— Нет, это вряд ли, для электрической машины мало места и много глаз. Ее бы обязательно увидели. Тем более… Нет, исключено.

— Да, но тогда не понятно, что с ними делали. Может, было что-то типа лейденской банки?

Соверен еще раз посмотрел на карту.

— А вот Хайгейтские холмы — что это за пунктир у вас?

— Этот участок арендовали «Эфирные механизмы». Там стоит эфироизвлекательная машина. Месяца три уже.

— Вот как?

Соверен смерил глазом расстояние от пунктира до значка, обозначающего первое убийство. Полторы мили. Даже, наверное, меньше. Можно попробовать туда добраться пешком.

— Там все огорожено, — словно угадав его мысли, сказал мальчишка. — И охрана. Вас попросту не пустят.

— Спасибо.

Они пожали друг другу руки.

Из редакции Соверен, нашарив в кармане последние шиллинги, направился в ресторан за углом. Перекусив отбивной с картофелем и фасолью, он долго цедил из бокала поданное к мясу вино. В голове медленно вырисовывался план на завтра.

Снаружи основательно стемнело, у ресторана зажгли эфирные лампы, и изумрудный свет полукружьями застыл на камнях мостовой. Кэбы и паровые машины, проезжающие по улице, светили фонарями.