Николай Норд - Избранник Ада

Вбежав в вестибюль, я услышал лишь гул поднимающегося лифта. Не ожидая, когда он спустится назад, я стремглав взбежал на пятый этаж и услышал уходящие вглубь коридора, шаги. Я выглянул из-за угла лестничной площадки и увидел Софью, вставлявшую ключ в дверь своего номера. Чуть далее, в холле коридора, там, где стоял столик, за которым мы некогда беседовали с Моизом, орудовала шваброй вся та же дылда-уборщица. Несомненно, она была лишней деталью в интерьере коридора, тем более что рабочее время давно закончилось и ей полагалось быть уже дома и готовить праздничный ужин для своего мужа и детей, если они, конечно, у нее имелись.

У меня остался последний шанс обратить на себя внимание не приближаясь к ней, поелику Софья запретила мне подходить к себе в случае невыполнения ее наказа. И я слегка кашлянул, не высовываясь из-за угла целиком, а только выставив свое плечо и краешек глаза, чтобы отследить ее реакцию.

Софья, было, повернулась в мою сторону, как дверь напротив ее номера, где проживал Моиз, открылась, но оттуда вышел вовсе не он, а высокий, блондинистый молодой мужчина, возрастом под тридцатник. Он был весьма приятной наружности, и, насколько это можно было судить с моего места, весьма похож на Дитера Болена из знаменитого ансамбля «Модерн токинг». Конечно, в описываемое время такового ансамбля еще не было, и я обрисовываю внешность этого малого с позиций нынешних времен, когда пишутся эти строки.

Парень был облачен в белый костюм и сливающейся с ним, сияющей чистым снегом, рубашку, повязанной алым галстуком-бабочкой, точь в точь таким же, как и у меня. В одной руке он держал плетеную из ивы корзину, из которой торчали горлышки разномастных бутылок и бумажные пакеты, очевидно, с закуской, а другой рукой сжимал пышный букет желтых роз. До меня дошел их пьянящий запах преждевременного умирания.

– A Happy New Year, my dear Sofia! – поздравил он девушку, с голливудской улыбкой на чисто выбритом лице.

– А Happy New Year, dear Mats, – весьма любезно ответила ему Софья и тоже непринужденно улыбнулась, из чего я заключил, что общаются они далеко не впервые.

Они поздравили друг друга с наступающим Новым Годом. Говорили они оба на английском довольно бегло, но и я знал английский относительно неплохо, во всяком случае, если и говорил без блеска, то понимал его достаточно хорошо. Однако, ввиду далекого расстояния, мне приходилось напрягать слух, при этом я заметил, что и дылда-уборщица перестала активно шаркать своей шваброй, вроде бы, тоже прислушиваясь. Впрочем, я мог и ошибиться: вряд ли ее папа тоже был англичанином.

– Я сегодня давно жду вас, дорогая Софья, – между тем продолжал блондин. – Вы же знаете, как мне одиноко в этой дикой стране, а кроме вас, меня здесь никто не понимает и не с кем поговорить по душам.

– И что из этого следует? – слегка нахмурилась Софья.

– Дорогая Софья! Я бы хотел, чтобы этот Новый Год мы встретили вместе и, наконец, серьезно бы обсудили наши планы на будущее.

– Вот что, мистер Матс, загляните-ка ко мне без пяти двенадцать, – как мне показалось, нарочито громко сказала Софья, повернувшись в мою сторону, отчего я отпрянул за угол совсем. – И если я буду все еще одна, дорогой Одель, то мы встретим Новый Год вместе. Идет?

Вот чертова девка! Неужели она заметила меня и дала намек на свою непреклонность?

В этот же момент послышались приближающиеся шаги, и, по громыханию ведра и создавшейся ситуации с Софьей, я понял, что пора сматывать удочки. Я спустился вниз и вышел на улицу. Там временами сыпал легкий снежок и по небу низко ползли сердитые облака, которые отнюдь не прибавляли мне настроения.

Да, Софья, не может остаться одна, спрос на нее не упал, а только вырос, другое дело, что предложения она делает выборочно, и меня эти предложения, после моей неудачи, вряд ли теперь коснутся.

Я лихорадочно соображал, что еще я могу теперь предпринять? Надо было смекать, смекать и еще раз – смекать…

Выкурив сигаретку и побродив по разнаряженой улице, так ничего толком и не смекнув, я уныло побрел во двор гостиницы: решил немного потолкаться у Софьи под окнами – вдруг заметит и позовет? Зайдя туда, я глянул на ее окно. На нем с внутренней стороны, почти во всю ширину оконной рамы, был вывешен чертежный лист ватмана, на котором были жирно нарисованы часы, стрелки которых указывали на «без пяти двенадцать». А рядом, на небольшом, оставшимся свободным клочке стекла, на присоске была прикреплена пластиковая ладошка человеческой руки, какие обычно автомобилисты ставят на заднее стекло своей машины. Она прощально махала, видимо, только что приведенная в движение.

Все окончательно стало ясно: меня заметили и подтвердили прежнее условие, при невыполнении которого со мной попрощаются навсегда.

В сердце занозой впилась свербящая боль, будто какой-то кровососный червяк выедал его живую, горячую ткань изнутри, оставляя после себя мертвую, холодную зону.

Что за хренотень, что произошло? Что же, в конце концов, я сделал не так? Вроде – все так, как надо. Только не мало ли? Идиот! Успокоился, понадеялся на черта, на дьявола, ждал, когда он преподнесет мне примадонну на блюдечке с золотой каемочкой вместо того, чтобы предусмотреть запасные варианты. Вот недоумок – так обделаться! На карту была поставлена твое счастье, твоя жизнь в Раю – не загробном, а земном Раю! А ты понадеялся на дядю! В следующий раз надо будет быть поумнее. Беда только в том, что следующего раза уже не будет. Софьи не будет…

– Тьфу! – я в сердцах сплюнул, и этот плевок попал мне прямо в собственную душу.

Ну что теперь хныкать? – поезд ушел! Что ж, Софья, значит нам не Судьба, но я не остался одинок, в моем сердце остается виртуальная любовь к той, которую еще предстоит найти. Пора уходить. Спасибо, что ты была в моей жизни.

Счастья тебе, моя оперная дива!

Я расстегнул портфель, достал букетик гвоздик и примотал его проволокой, которой были обвязаны умирающие цветы, к заснеженному клену прямо под окном Софьи – мой ей последний привет. Алое на белом… Я знал, что она обязательно увидит его, а, может быть, и видит меня сейчас из темного окна соседнего номера или из какого-либо другого укромного места. Потом распечатал бутылку виски и сделал приличный глоток обжигающей нутро жидкости, согрев замерзшие ноги в худеньких, летних туфлях. Отвернулся и, не оборачиваясь, пошел.

За спиной услышал дребезжащий шум, распахнувшегося где-то под крышей, окна, почувствовал затылком чей-то жгучий взгляд, но никто не позвал меня назад, никто не окликнул…

Прощай, моя девочка, прощай моя несбывшаяся мечта, прощай моя дорогая Софочка!

Прощай!..

На сердце ощущалась холодная пустота, не согреваемая никаким виски, но с души спал тяжелый камень, тянущий ее в какую-то мрачную, бесконечную бездну. Она обрела крылья и реяла, упиваясь свободой.