Людвиг Павельчик - Рыдания усопших (сборник)

Однако через некоторое время Берта разволновалась вновь, но теперь уже по другой причине: некогда веселая и общительная, Тина почти совсем перестала выходить из дома и, уж во всяком случае, никогда не оставалась на улице после наступления темноты. На все бабкины расспросы она отмалчивалась, но от той не укрылось, что внучкой движет не что иное, как страх. Порой девушка долго, до рези в глазах, всматривалась в темноту за окном, а от каждого шороха вздрагивала и съеживалась, словно опасалась кого-то или чего-то. А потом произошло то, чего Берта никогда не сможет себе простить…

У одной из соседок внезапно начались роды, и о том, чтобы отвезти ее в больницу, не могло быть и речи. Тогда Берта, немного знакомая с повивальным делом, вызвалась помочь и, прихватив карапуза Тони, отправилась к роженице. Начались осложнения, роды затянулись, и плод родился мертвым. К тому же, муж соседки не пожелал остаться в доме и пропал куда-то, так что Берте пришлось задержаться, а вернувшись домой под утро, внучки своей она там не обнаружила. Сходя с ума от тревоги и беспокойства, бабка подняла на ноги всю деревню, но поиски по окрестностям ничего не дали – Тина бесследно исчезла.

Так никогда и не узнать бы несчастной Берте о судьбе ее внучки, если бы не затянувшийся поход Тони и его друзей в лес и не обнаруженная ими землянка. Крестясь и плача, выслушала она рассказ внука о стуке, шорохе и стонах в ночи, а после, прижав к груди старый портрет Тины, впала в транс.

Итак, опознанные по сохранившимся лохмотьям одежды останки истерзанной девушки похоронили, землянку засыпали, а во всех окрестных церквях отпели реквием. Ну, а то, почему отца Тима столь мало заинтересовала эта история, почему он ушел в запой и, самое главное, почему не остался дома в тот день, девять лет назад, когда жена его родила мертвого ребенка, додумайте сами, я же не стану распространяться об этом.

19.06.2012

Начинать это повествование стоит в 1946 году, за многорядной колючей проволокой концентрационного лагеря Бухенвальд, что на окраине тюрингского города Веймар, где творили свои нетленные шедевры Гете и Шиллер, чей памятник украшает одну из его площадей, а гробы – Княжеский склеп на Историческом кладбище.

Это случилось вскоре после «освобождения» лагеря от власти «фашистской силы темной» и передачи его в распоряжение удалых краснознаменных победителей. Слово «освобождение» я взял в кавычки, так как практически единственное, что изменилось на тюрингском «курорте», так это администрация, представленная теперь отважными бойцами доблестных войск НКВД. Ну и среди заключенных замелькали новые лица, «приглашенные» со всей округи, чтобы занять место бывших коммунистических узников, которые, натурально, бывшими так и не стали, ибо отправились с новым сроком пополнять лагеря своей советской Родины.

Так вот…

Weimar/Buchenwald, Februar 1946

Дождь не прекращался вот уже четвертый день, и серое до самого горизонта небо, лишенное даже незначительных проблесков прячущегося за мутной пеленой солнца, не обещало никаких изменений к лучшему. И без того состоящая сплошь из колдобин да острых осколков щебня дорога была размыта в кашу, в которой с чавканьем вязли ужасного вида ботинки, продолжающие нещадно эксплуатироваться вопреки своему плачевному состоянию.

За четыре дня активности дождь растворил остатки снега под деревьями и на крышах бараков, подарив ощущение поздней осени, а небывало свежий лесной воздух мог бы сойти за еще живущий в памяти дух родной деревни, если бы не едва различимые в тумане силуэты сторожевых вышек да тянущаяся по левую руку нескончаемая стена барака N 26.

Бывшему Шарфюреру было не до философских раздумий над капризами погоды – мысли его были заняты гораздо более важной вещью: сухим куском известняка, подобранным им в столярной мастерской и лежащим сейчас в кармане его заскорузлых штанов. Конечно, такого добра было полно и на улице, но все оно, благодаря проклятому дождю, целям Бывшего Шарфюрера служить не могло. Конечно, он дико рисковал, решившись в одиночку покинуть барак, но, понадеявшись на туман и лояльность судьбы, предпринял-таки эту вылазку, тем более что иного выхода у него, похоже, не было.

Прошедшей ночью он видел сон. Тот самый сон, которого ждал и боялся много лет, с самого детства. Ждал сначала с любопытством, затем с настороженностью и, наконец, с напускным скепсисом зрелости. Боялся же всегда одинаково, ибо верил, что предсказанию суждено сбыться.

Перед входом в барак Бывший Шарфюрер чуть помедлил – еще пара глотков напитанного влагой воздуха пойдет, несомненно, на пользу после изнурительной зимы, дернул взвизгнувшую дверь и вошел внутрь.

Удар тяжелого сапога в живот лишил его дыхания, а второй, проследовавший в лицо, опрокинул на спину. В глазах Бывшего Шарфюрера потемнело и он, не чувствуя более жестких тычков пришедшего на смену сапогу приклада, погрузился в защитную мглу грез и видений.

Вот он, тогда еще Будущий Шарфюрер, стоит у гроба матери, боясь в свои неполные восемь лет коснуться ее пожелтевших холодных рук: заострившиеся черты лица изменили мать, сделав ее незнакомой и почти чужой. К тому же, он вдруг обнаружил, что отец, всего лишь пару минут назад ободряюще сжимавший его плечо, куда-то исчез, оставив сына один на один с непостижимым. Это обстоятельство и вовсе выбило из колеи Будущего Шарфюрера и он, вздрогнув всем своим маленьким телом, бросился прочь из церкви. Тогда тоже лил дождь…

Следующие несколько лет его жизни прошли и вовсе загадочно. Уже через несколько месяцев после смерти матери в доме отца появилась женщина. Сухая, молчаливая и таинственная, всегда облаченная в одно и то же, как казалось парнишке, черное платье с безупречно отутюженным воротником, мачеха никогда не спала. Во всяком случае, он ни разу не видел ее в кровати. Учитывая сказанное, для него оставалось загадкой, зачем отцу вообще понадобился такой брак.

Единственным занятием новой хозяйки дома были ее книги, которыми был набит огромный сундук, занимавший целый угол в ее комнате. Запершись там, она часами не покидала своего убежища, а однажды ночью поднявшийся по нужде Будущий Шарфюрер увидел трепещущую полоску света из-под ее двери и, прислушавшись, различил доносившееся оттуда невнятное бормотание.

Сделав свои выводы, он ужасно обрадовался и с гордостью глупца объявил всем своим товарищам по играм, что его мачеха-де колдунья, а посему и он вправе рассчитывать на определенные привилегии. Те, по понятным причинам, усомнились, но поглядывали с тех пор на Будущего Шарфюрера с некоторой настороженностью.