Павел Комарницкий - Старая сказка

— Станция! Кто спрашивал, эй, мужики?

Иван встрепенулся, схватил свой видавший виды солдатский «сидор». Чуть не проспал, надо же. Так ждал, не мог заснуть всю ночь, и вот…

— Я спрашивал, я! Посторонись, мужики… Ну всё, бывайте!

Воинский эшелон шёл мимо станции, тяжело громыхая на стыках, лишь немного сбавив ход. Иван повис на подножке «теплушки», примерился, широким взмахом закинул своё имущество и спрыгнул сам на проплывающий мимо перрон станции, сделав короткую пробежку, едва устояв на ногах.

Поезд, будто сбросив тяжкую ношу, начал набирать ход. Вагоны, всё учащая перестук колёс, пролетали один за другим. Вот последний вагон, грузовой «пульман» довоенной постройки, прогрохотал мимо, и долгий, прощальный гудок паровоза заглушил удаляющийся перестук колёс.

Иван поднял «сидор», глухо брякнувший пожитками, отряхнул. Постоял, осматриваясь. Да, городку, видать, досталось. Вокзал сгорел начисто…

Иван вздохнул, поправил на плече лямку «сидора» и зашагал в город. Или что там от него осталось…

Он шёл по городу своего детства.

Собственно, детство как таковое Иван помнил смутно. Ведь детство — это когда утром тебя будит ласковый материнский голос: «Ваня, вставай-ко, петушок пропел давно». И когда отец, усмехаясь в пшеничные усы, ерошит твою голову: «Зарос совсем, пора уже пообкорнать патлы-то». И крынка с парным молоком…

Очень коротким было Иваново детство.

Иван помнит — в тесной горенке полно людей. Особенно выделяется один — высокий, уверенный, перетянутый ремнями поверх потёртой кожаной куртки. Блестят хромовые сапоги, блестят бляхи и пуговицы, и особенно пряжка ремня. Ваня загляделся на блеск цацек.

«Ну что, допрыгался, подкулачник хренов?»

И детство кончилось.

Потом был детский дом, казённые серые одеяла на казённых железных кроватях, стоящих в два ряда. Настоящая взрослая жизнь, в которую вбросили лопоухого пацана, не очень ровно обстриженного овечьими ножницами — успел-таки отец.

И всё же Иван считал этот городок городом своего детства. Родным городом, что ли. Ведь именно здесь он встретил Машу.

… Она стояла возле кинотеатра, глядя на афишу из-под руки, чуть прищурившись — смотрела против солнца. С афиши простирал свою длань закованный в кольчугу Александр Невский.

«Кто с мечом к нам придёт, от меча и погибнет» — неожиданно для себя самого продекламировал Ваня.

Девчонка обернулась, прищурилась ещё сильнее, слегка склонив голову набок. Иван вдруг почувствовал, как у него забилось сердце.

«А что, ты не согласен?» — улыбнулась девчонка, встряхивая коротко остриженной чёлкой.

«Согласен…» — неожиданно севшим голосом выговорил Иван.

Потом они гуляли по тесным улочкам, застроенными в основном одноэтажными домами, и он подпрыгивал, чтобы сорвать висящие из-за глухого дощатого забора яблоки. Маша смеялась: «У тебя сколько по физкультуре? Мало каши ел!» «Сколько положат, столько и ем» — неожиданно грубо ответил Иван. Смех погас, и зелёные глаза смотрят в самую душу. «Прости, пожалуйста, я не хотела тебя обидеть. Ну вот ни на столько» — и она показала мизинчик. И снова забилось сердце. «Да ладно…». А она уже закусила губу, озоровато стрельнула глазами направо-налево — прохожих нет. «Ну-ка, подсади меня» «Как?» — Ивана бросило в жар. «Да быстрее же, ну!»

Иван обхватил её голые ноги, зажмурившись, поднял. Гладкие, упругие девичьи бёдра переливались в его ладонях, он отвернулся, чтобы не упираться лицом в низ её живота, но всё равно…

«А вот я вас, холера задери!» — раздались торопливые шаркающие шаги во дворе дома.

«Ходу!» — и они побежали, давясь от смеха, и Маша на бегу старалась удержать экспроприированные яблоки.

Потом они сидели на обломанной скамейке в чахлом скверике у Дома Культуры, где среди зарослей сирени и акации грустно коротал свой век бюст Александра Сергеевича Пушкина, с отбитым носом.

«…Так ты интернатовский?» «Ну…» «А я домашняя» — странно, но Иван совсем не чувствовал обиды. Маменькиных сынков и дочек в интернате недолюбливали, если не сказать больше. И в то же время завидовали.

«А яблоки тыришь не хуже наших пацанов» — он взял у неё с коленей яблоко, откусил.

«Поду-умаешь, профессия» — фыркнула девчонка — «Вот на тот год закончу школу, и пойду в лётное училище. Я лётчицей стану, не веришь? Я и в аэроклуб хожу»

«Верю» — охотно согласился Иван. Как можно ей не верить? «Слушай, и я тоже думал в лётное… Я тоже на тот год заканчиваю» «Ну и отлично. Стало быть, полетим вместе!» — и она засмеялась.

— Товарищ старший сержант, угостите девушку спичкой — Ивана вывел из задумчивости приятный женский голос. Очень красивый голос. Он обернулся.

Обладательница красивого голоса оказалась вполне соответствующей своему голосу. Даже более чем. Стройная высокая девушка, в зелёном дорожном платье и чёрных туфельках, с гладко зачёсанными каштановыми волосами, собранными сзади в тугой, могучий узел. Наверное, если в косу увязать эти волосы — до колен коса будет, и в руку толщиной, мельком подумал Иван. На точёном, каком-то чуть прозрачном лице — «алебастровое», откуда-то всплыло неожиданное слово — выжидательно смотрели на Ивана громадные лазурные глаза, над которыми чуть выгибались тонкие брови. В длинных тонких пальцах девушка вертела трофейную сигарету.

— Что с вами, товарищ старший сержант? — в глазах и голосе проклюнулась насмешка — Сказываются последствия боевой контузии?

— Чего? — очнулся наконец Иван.

— Речь шла о спичке — ещё более насмешливо напомнила девушка.

Иван молча, не спеша достал коробок спичек. Как положено кавалеру, чиркнул, поднёс огонёк к кончику сигареты — девушка затянулась. Теперь Иван рассмотрел её губы — ярко-розовые, нежные, идеально очерченные. Подкрашенные? Да вроде нет… Ерунда, не может быть таких губ у нормальной советской девушки. Или всё-таки может?

— Что же вы, товарищ старший сержант, не обзавелись приличной зажигалкой? Фрицы не дали, или сами не взяли?

Вопрос в точку. К концу войны мода на трофейные зажигалки стала прямо-таки повальной, и отсутствие у бойца Советской Армии оной означало, что ты либо тыловая крыса без всякого влияния (иначе выменял бы зажигалку у кого-нибудь, «махнул не глядя»), либо совсем зелёный пацан, так и не доехавший до фронта.

— А я, гражданочка, не любитель по карманам у мертвяков шарить — неожиданно грубо ответил Иван. Девушка от неожиданности закашлялась.

— Прошу прощения, товарищ старший сержант, я ни в коей мере не хотела вас обидеть. Всего лишь попросила прикурить.

Иван почувствовал неловкость. Чего он так на неё, в самом деле.