Нэнси Коллинз - Самое темное сердце (ЛП)

– Иисус… – на лице Эстеса отразилось сострадание. – Я и не предполагал…

– Но ты хочешь знать, почему это настолько мучительно? Потому что я пока не сдалась. Неважно, насколько приятно чувство погружения во тьму – а это приятно, как бы ужасно не звучало – я отказываюсь капитулировать. До сих пор время от времени я проявляю слабость и позволяю Другой вырваться из плена. Поэтому я знаю, как приятно расслабиться и уступить первенство.

Сдаться Другой – это лучше секса, наркоты и выпивки, потому что заставляет исчезнуть боль. Но каждый раз, когда подчиняюсь, я теряю частичку себя, своей человечности, если тебе будет угодно, уступая её моему внутреннему вампиру. Видишь ли, я умерла на операционном столе. Совсем ненадолго, уверяю тебя, на минуту или около того. Но когда я умерла, я превратилась в мостик между миром живых и мёртвых. Другая – часть меня, но не я. Мы как сиамские близнецы, сросшиеся продолговатым мозгом. Она скитается по закоулкам моего разума, где пожелает, словно дикое животное, расхаживающее по своей клетке. Она всегда со мной, что бы ни случилось.

– Она с тобой и сейчас?

– Да.

– Ты знаешь, чего она хочет?

– Да, – сухо ответила она. – Она хочет убить тебя.

Эстес понимающе кивнул – в его глазах не было страха.

– Есть какой-нибудь способ освободиться от неё?

Соня пожала плечами.

– Как я могу сбежать, если не существует места, куда я могу сбежать? Когда мною овладевает гнев, кажется, будто весь мир купается в огне и крови. Иногда я осознаю, что происходит, но не в силах остановить это, как если бы я ехала на заднем сидении машины, неспособная перехватить руль. Но большую часть времени я нахожусь в отключке, как алкаш на попойке. Я никогда не осознаю, что она делает… что я делаю… пока снова не прихожу в чувство. Но я, мать твою, знаю, как тащусь, причиняя боль людям, которые близки мне, поэтому со мной опасно находиться рядом. Я научилась сводить свои контакты с окружающими к минимуму.

– А как насчёт, ну, ты понимаешь – крови? – спросил Эстес, покраснев так, словно спрашивал её про половую жизнь.

– Я питаюсь плазмой, которую достаю на чёрном рынке. Единственный раз, когда мне выпала возможность выпить свежака, был в порядке самообороны, если позволишь.

– Каково это на вкус? – где-то на периферии его голоса прозвучала взволнованная дрожь, которую Соня решительно проигнорировала.

– Как кровь. Но я соглашусь, что разница между свежей и консервированной есть. Консервированная кровь наполнена холодом и разложением. Горячая и алая прямо из вены – свежа, упоительна и животворна. А приятно или нет то, о чём я говорю? Да это охренительно! И с этой стороны я ничем не отличаюсь от тех сосунков, на которых охочусь. Поверь мне, нет наркотической ломки мерзопакостнее, чем вампирская жажда свежей крови.

Кровь позволяет вампирам забыть боль их неёстественного существования в естественном мире, и они готовы на всё, чтобы утолить свою нужду; завлечь ли скорбящую вдову в снежную бурю, выхватить ли младенца из коляски или потравить лоха на станции метро. Но не имеет значения, как много они выпивают – этого всегда недостаточно. Это именно то, что делает жажду крови такой ужасной. Это не голод по еде, а по чему-то совершенно другому: что-то, чего нет в еде, и чему невозможно по-настоящему найти замену. Моё отличие от других в том, что есть абсолютно иная вещь, которая доставляет мне такое же удовольствие, как и кровь – это убийство вампиров.

***

Фрэнк работал ночным аудитором в «Пичтри [47]Парк Отель». Он любил ночную смену, поскольку теперь мог работать в относительном одиночестве и читать в своё удовольствие. Бар отеля закрывался в полночь, после чего фойе обычно пустовало.

– Извините, сэр?

Фрэнк поднял глаза от номера «GQ» [48]на привлекательную молодую брюнетку, которая стояла по другую сторону стойки администратора.

– Да, мэм? – автоматически ответил он. – Чем могу быть полезен?

Когда он поднялся на ноги, то заметил, что женщина была на последних сроках беременности – её живот свисал до самых бёдер.

– Мне нужен номер комнаты одного из гостей, который остановился здесь. Его имя Эстес.

Фрэнк нахмурился. Минут десять назад кто-то звонил и интересовался, зарегистрирован ли в отеле гость с таким именем. Когда он предложил соединить с комнатой, звонивший молча повесил трубку. Как бы то ни было, Фрэнк отчётливо помнил, что по телефону звонил мужчина.

– Прошу прощения, мэм, но мы не уполномочены давать информацию о том, в каких номерах останавливаются наши гости.

– Но он мой муж, – поспешно сказала беременная, и её лицо страдальчески исказилось.

– Мне жаль, мэм, но я всё ещё ничем не могу вам помочь. Однако я могу позвонить в его комнату, и он сможет назвать вам номер своих апартаментов.

Он толкнул стоявший на столе внутренний телефон по направлению к ней.

Беременная женщина прикрыла свой живот руками в защитном жесте и скривилась, как будто бы она собиралась с последними силами.

– Нет, вы не понимаете. Он… он там с другой женщиной. Он обещал мне, что больше не будет с ней встречаться. Он обещал мне посвятить свою жизнь нашему малышу, – её голос сорвался, и она заплакала, а её живот трясся, как чаша, полная Джелло [49], при каждом рыдании.

Фрэнк почувствовал отвращение. Он не ощущал чувства вины с тех пор, как нечаянно задавил своей «тойотой» соседского кота.

– Мэм… пожалуйста, не плачьте. Пожалуйста… – он вздохнул и закатил глаза, сдаваясь, когда её стройные плечи начали дрожать сильнее. – Ладно! Ладно! Я проверю журнал регистрации. Он повернулся к компьютеру и застучал по клавиатуре. Через несколько секунд на экране высветилось имя Джека Эстеса и номер комнаты, в которой он остановился. – Мистер Джек Эстес живёт в номере 1432. Только умоляю, не говорите никому, что вы узнали это от меня. Я могу лишиться своей работы.

Женщина, которая назвалась миссис Эстес, вытерла слёзы и одарила его болезненной улыбкой.

– Спасибо вам, сэр. От меня и моего ребёнка.

Взгляд Фрэнка небрежно упал на живот женщины. И на короткую секунду, он мог бы поклясться, ребенок внутри неё перевернулся так, чтобы прижаться ухом к её животу с другой стороны.

– Знаешь, Соня… Ты единственный человек из тех, кого я когда-либо встречал, который понимает, – Эстес обвёл одной рукой комнату и её содержимое, словно обозначая мир вокруг себя. – Ты видишь то же, что и я. Ты видишь даже больше, чем я. Ты же не считаешь меня психом, да?

– Ну, если только слегка, – пожала она плечами. – Не в плохом смысле.

– Когда я впервые пришёл в себя в Институте… Доктор Морриси был моей путеводной нитью. Знаешь, он был для меня и отцом, и матерью в одном лице. Он был человеком, который отомкнул мой разум и выпустил меня на свободу. Я думал, что могу рассказать ему что угодно. Но когда я рассказал ему о Блэкхарте, он мне не поверил. О, он сказал, что верит, будто я уверен в том, что говорю правду. Но он не верил. Он настаивал на том, что я создал подложные воспоминания, чтобы оградить себя от правды. Он сказал, что я придумал Блэкхарта, чтобы заполнить пустоту, образовавшуюся на месте своего отца. Когда я стоял на том, что я прав, а он ошибается, что я не лгу ради себя, доктор Морриси изменил своё ко мне отношение. Только когда он внёс меня в список на электорошок, я обнаружил, что действительно был в себе.