Ричард Кнаак - Король серых

— Ты не можешь уничтожить меня, Джеремия Тодтманн! Я — это ты! Ты моя сила! Ты скорее уничтожишь луну, солнце, звезды, чем меня!

Ворон носился вокруг него с такой скоростью, что Джеремия был озабочен лишь одним — как защитить лицо. Он едва успел вскинуть руки, чтобы не дать длинным, как ножи, когтям вцепиться ему в глаза, и только сдавленно простонал, когда они рассекли ему кожу на тыльной стороне ладоней. Ворон снова бросился к нему, но на этот раз остановился на полдороге.

Джеремия опустил окровавленные руки. Боли он не чувствовал. Он понимал, что дьявольская птица просто хочет показать ему, на что она способна.

— Чего ты хочешь от меня?

— Всего.

— Но зачем?

— В самом деле, зачем? — Ворон отлетел в сторону и сел на уличный указатель. С минуту он сосредоточенно чистил клювом перья, затем обратил к своей жертве один кроваво-красный глаз. — Чтобы мечтать о несбыточном, конечно. Чтобы черпать жизнь до дна. Чтобы смело вторгаться туда, куда до сих пор не ступал ни один Серый! Чтобы иметь возможность посещать этот островок под названием Земля не только транзитом.

— Так ты хочешь попасть в реальный мир?

— Я хочу принадлежать к истинному миру!

Принадлежать к истинному миру. Джеремия попробовал представить ворона как часть земного мира. Картина выходила жутковатая. Едва ли ворон удовольствуется тем, что будет просто существовать среди людей. Нельзя допустить, чтобы он переступил границу. Но единственным барьером, отделявшим ворона от его цели, был Джеремия, а он чувствовал себя совершенно бессильным перед этим демоном.

И вопреки всему, вопреки полной безнадежности, он сказал:

— Я не могу тебе этого позволить.

Ворон, по своему обыкновению, рассмеялся:

— Не можешь? Должен ! Я в ухо королям шептал все эти годы, и шли за ними Серые народы! Моих заклятий льстивых тень приблизила последний этот день! И сами короли, как тень, шли вслед за мной на каждую ступень, пока наконец не явился ты! Время пришло, сказал морж, и час настал! Ты — кульминация моего плана, которым я, как рычагом, поверну королевскую власть! Я вел тебя и друга твоего, но стал не нужен он, и смерть взяла его.

Эксцентричная манера речи ворона не могла скрыть чудовищного смысла его откровений. Как долго он плел сети своего заговора? Если верить его словам, в его план оказалась вовлечена целая череда королей из числа смертных — выходило, что он последовательно манипулировал выбором, который осуществляли чары, и никто не понимал, что на самом деле выбор всегда оставался за ним. Ворон не остановился даже перед убийством — ему потребовалось обличье Гектора, чтобы одурачить Джеремию, обманом заставить его отказаться от чар в его пользу. План его был невероятно сложным и изощренным. Какое место в нем отводилось каждому последующему королю-смертному? Какие черты или достоинства искал он в своих марионетках? И почему именно на нем, на Джеремии, интрига достигла своего пика?

Джеремия лихорадочно соображал, нельзя ли как-нибудь отвлечь внимание ворона, хотя и понимал, что нельзя предотвратить неотвратимое.

— Но ты и без того посещаешь истинный мир, не так ли?

— Фигаро здесь, Фигаро там. Мне все время приходится возвращаться или исчезать в воздухе. Разве это жизнь?

Нет, это не жизнь. Вечно все сводилось к одному и тому же. Как бы реальны ни были Серые, они не жили — по человеческим меркам. Для реального мира они оставались привидениями, навеянными снами фантазиями, которые испарялись или меняли обличье по прихоти тех, которые действительно жили. Даже ворон, который смог по-настоящему убить, все-таки не был реальностью. Однако ворон чего-то явно не договаривал… Да и не должен был…

В конечном итоге это не имело значения. И снова, вопреки своему сокрушенному духу, повергнутому в печаль смертью Каллистры, Джеремия не сдался ворону:

— Я не допущу, чтобы вышло по-твоему. Я остановлю тебя… — Даже ему было трудно поверить в свою угрозу. Слишком силен был в нем страх… — всем, что в моей власти, что в моих силах, чтобы остановить тебя.

— Кто же теперь мечтает о несбыточном? Ты все еще не понял, кто я, Джеремия Тодтманн? Серые — это страхи и грезы, сны и слезы! И Серого народа касается всяк смертный мимоходом. Да, из всех, кто касается мира снов, более всех это делает король, якорь. Здесь сны становятся явью, и чудеса становятся фактом… а страхи обретают плоть! — Болтливая сорока замолчала, предоставляя Джеремии вникнуть в смысл своих слов, потом заговорила вновь: — И это я — квинтэссенция страхов и кошмаров каждого из приведенных сюда якорей едва ли не с того самого момента, как возникли чары. Я вырастал с каждым из этих безумцев и копил силы, играя на их параноидальных маниях и темных страстях! И страхи королей мой рост питали; и страсти якорей мне силы прибавляли!

Джеремия вспомнил, о чем говорил ему Оберон. Теперь все становилось на свои места, обретая страшный смысл. Если влияние, которое оказывали на мир Сумрака попадавшие сюда волей чар люди, и было несопоставимо большим, чем влияние всего человечества, то равным же образом усиливалась и их собственная тайная склонность к пороку, усиливались обуревавшие их осознанные или подсознательные страхи. Чары, призванные являть могущество избранного смертного, обнажали и усугубляли присущие ему страхи, делая их почти осязаемыми, субстанциональными сущностями.

В мире теней это означало одно: страхи наделялись силой, получали собственное обличье и право на самостоятельное существование. В конце концов все они воплотились в облике крылатого монстра.

Ворон вдруг начал яростно бить крыльями; Джеремия вздрогнул от неожиданности, чем вызвал очередной приступ демонического хохота.

— Да-да, Джеремия Тодтманн! Я воплощение твоих самых страшных кошмаров! В буквальном смысле.

А затем весь мир сделался пламенем.

Было очевидно, что ворон в данном случае ни при чем. Так же, как и Джеремия, ворон явно не ожидал такого поворота событий; в панике он суматошно захлопал крыльями и взмыл ввысь. Джеремия, не в силах пошевелиться, в немом изумлении смотрел на то, как геенна огненная пожирает Чикаго.

Великий чикагский пожар…

Тяжелая лапа закрыла ему рот, не давая возможности даже пикнуть. Лохматая рука обхватила грудь; Джеремия начал задыхаться.

— Ты мой друг, Джеремия, — шепнул хрипловатый голос Отто.

Друг или нет, только обезьяноподобный подхватил Джеремию и потащил прочь из объятого пламенем города и подальше от крылатого демона. Джеремия мало что видел (мешала огромная лапа), однако успел заметить, как трепыхается в огне обезумевшая от жара птица. Языки адского пламени упрямо тянулись к птице, но крылатой твари каким-то образом всякий раз удавалось уклониться от их смертельных объятий. Ворону, всецело поглощенному борьбой с пламенем, явно было не до Джеремии, на что Отто, видимо, и рассчитывал.