Сергей Алексеев - Кольцо «Принцессы»

Это был последний всплеск детства, возможно, прощание с ним…

И результат оказался потрясающим. Шабанов не особенно-то верил, что рассказывали пацаны из их комнаты, разглядывая после подъема ленту самописца, однако для чистоты эксперимента сам проспал на весах сорок две ночи.

И ни разу за это время не взлетел во сне. Будто отрезало!

То же самое происходило с товарищем Жуковым. Правда, он скрывал, что ему не снятся полеты, и признался только спустя год, но факт оставался фактом.

А стоило лечь на свою кровать, прочно стоящую на незыблемом полу, как сны-полеты немедленно возвращались.

Можно было еще тогда сделать вывод, что есть на свете вещи, не поддающиеся ни осмыслению, ни анализу, ни научному эксперименту. И всякие попытки проникнуть в их тайну такие же бесполезные, как подняться в воздух одной лишь силой человеческих мышц. Но Шабанов на этом не успокоился. В первые же суворовские каникулы летом он приехал домой и вместо того, чтобы красоваться в форме перед девчонками, взялся строить махолет. Дело в том, что накануне этого, в заброшенном армейском овощехранилище, куда суворовцев гоняли на уборку мусора, он увидел полет летучей мыши в луче прожектора. И мгновенно понял суть, позволяющую этой твари легко парить и передвигаться по воздуху.

В Твери он закупил двадцать квадратных метров уцененной болоньи – ткани, из которой шили когда-то модные плащи, а две рамы от спортивных велосипедов, колеса и лыжные палки нашел в школьном складе спортинвентаря.

Конструировать махолет он взялся в пустой по летнему мастерской, где отец вел уроки труда, и кроме него никто не видел, в каких муках рождались эти крылья. Мужик крестьянского, рачительного склада ума сначала не верил в затею сына, посмеивался или ворчал, когда Герман тащил со склада еще хорошие алюминиевые палки и резал их на каркас, потом стал чаще заглядывать в мастерскую, что-то подсказывать и незаметно втянулся так, что пожертвовал два школьных копья, три новых комплекта титановых лыжных палок и, наконец, стал оставаться ночевать на верстаке вместе с сыном.

Первое испытание проводили глубокой ночью, и не потому, что опасались чужих глаз или сомневались в возможностях аппарата – просто не терпелось взлететь немедленно, не дожидаясь утра. На школьном футбольном поле отец разломал и убрал ворота, чтобы не дай бог не зацепиться на взлете крыльями или колесами, сшиб лопатой травяные кустики и помог пристегнуться к сиденью. Вначале Герман прокатился по кругу, притирая детали – все работало, крылья махали с мощным, хлопающим звуком, поднимая пыль и обдавая ветром отца.

– Во! – кричал он, не отставая от махолета и показывал большой палец. – Давай на взлет!

Герман выехал на старт с неожиданным для себя спокойным, даже холодным сердцем и абсолютной уверенностью, что сейчас воспарит над землей. Кстати, и все последующие старты на самых разных летательных аппаратах проходили с таким же чувством. Уже в летном училище, когда после тренировочных винтовых самолетов Шабанов впервые сел за штурвал реактивной сверхзвуковой спарки и легко поднял ее в воздух, инструктор не сдержался, сказал по СПУ:

– Ну ты и слон, Шабанов.

Он просто не знал, что этот курсант тысячи раз мысленно поднимался в небо и так же мысленно переволновался тысячи раз…

– Только гляди, шибко высоко не взлетай! – предупредил отец. – Ночь, ничего же не видать. Как садиться-то в темноте? Не до рассвета же летать…

Герман раскрутил педалями маховик и, когда тот загудел, сотрясая всю конструкцию, включил привод. Пятиметровые, матерчатые крылья, точно скопированные с летучей мыши, захлопали с шипением и свистом, и, когда показалось, что подъемной маховой силы достаточно, он налег на педали и сбросил балласт – тот же маховик, отдавший свою энергию. Аппарат подбросило от земли метра на два и с легкими затухающими трясками опустило на землю.

– Хватит! Хватит! – заорал отец. – Летает, сука! Летает! Не должен, а летает!

Потом они долго рыскали по полю, на пустыре и в лесу, искали, куда укатился тяжелый, чугунный маховик, приспособленный от послевоенного трактора, и отец от восторга вдруг стал непривычно болтливым и энергичным.

– Надо же, из барахла собрали какую-то хреновину, а она – летает! Ну ты голова, Германка! Вот утром народ подивим! А пусть смотрят! Эдак пролетим над деревней и похохочем! Я тоже полечу! Видал, как маховик далеко укатился? Значит, в нем была еще сила, так что если всю отдаст, и меня поднимет!

В десятом часу утра они подвесили маховик и выкатили аппарат на поле. Герман еще раз проверил все системы, покатавшись по кругу, тем самым собрал ребятню с вытаращенными от страха и восхищения глазами, после чего выехал на старт и попробовал взлететь с разбегом, по-журавлиному. Махолет попрыгал, попорхал, проехал до леса и остановился. Тогда они с отцом прикатили его на исходный рубеж, снова навесили балласт и сделали еще одну попытку.

– Давай, как ночью, с места! Получалось же!

С места Герман делал три попытки, и всякий раз под радостные вопли односельчан махолет прыгал вверх, секунду трепетал крыльями на месте и почти плавно садился на землю.

– Дай я! Дай я! – просил батя, и сын наконец уступил место, превратившись в зеваку.

У отца тоже не получилось полета, однако он подпрыгивал на нем раз десять, и Герман со стороны увидел причину: у крыльев не было тянущего усилия!

Аппарат снова затащили в мастерскую и начали капитальную переделку крыльев и угла их атаки, чтоб можно было летать горизонтально.

Через две недели сын уехал в училище, оставив усовершенствование махолета на отца. На зимних каникулах проведать родных не удалось, поскольку коллективно выезжали в город Томск, домой к товарищу Жукову, а следующим летом Шабанов поступал в летное и явился домой лишь на месяц, уже в курсантской форме.

Дом и мастерская были завешаны чертежами и моделями, собранными из лучин и тряпочек, мать еще не жаловалась сыну, однако смотрела на отца укоризненно. А тот день и ночь заливался соловьем, сверкая взором, показывал варианты новых решений по устройству крыльев и их привода, демонстрировал готовые овальные колеса, которые бы еще на земле настраивали аппарат на ритм полета и создавали дополнительную подъемную силу.

Одним словом, провести новые испытания в это лето они не успели и отложили их до следующего.

В тот год школа осталась без сена для последнего коня и без ремонта. Мать писала, что отец теперь дома почти не живет, ночует в мастерской, попортил много спортинвентаря (даже дюралевые гранаты переплавил в какие-то детали), тащит из дома отрезы ткани, полученной когда-то в виде премии, а всю зарплату тратит на запчасти.