Наталья Игнатова - Смена климата

Бесполезно. Нелюди все равно, человек ты или нет. Ясаки был здесь, чтобы наказать Сондерса, а мисс Су-Лин стала средством для достижения цели. Ничем больше. Только телом, которому нужно было причинить максимальную боль на протяжении как можно большего отрезка времени, и лишь для того, чтобы эту боль ощутил Сондерс.

То, что по-настоящему боль будет испытывать мисс Су-Лин не имело никакого значения. Для Ясаки.

И для Занозы.

Он снова сказал себе, что ее здесь нет. Она дома с родителями, или в очередном клубе пытается спрятаться от преследования, в которое не верит и которое не осознает. А то, что происходит в клетке — цыганская магия. Дикое чувство юмора Джейкоба, помноженное на уникальные познания Ясаки о том, что именно и как долго можно делать с живым человеком, имея в распоряжении хороший набор инструментов.

— Ты видишь это не впервые, — голос японца, настоящего, не того, что в клетке, был почти неуловим. Если б не обостренный слух, Заноза и не услышал бы его замечания. — Ты знаешь, что она чувствует.

— Ничего. Ее нет.

Он ощутил улыбку Ясаки настолько отчетливо, как будто смотрел на него.

А думал, что этот узкоглазый не умеет улыбаться, думал, это было забавно — заставить его улыбнуться в «Золотом шмеле»…

Ни хрена! Там улыбка была вынужденной. Здесь — настоящей.

— И тебя нет, — сказал японец. — Так это было? Так тебя не стало?

И сам себе ответил:

— Нет. Ты утратил страх не под ножом. Слишком гордый для этого. Твой ратун был много хуже меня, и то что он сделал было много хуже.

— Чувак, — Заноза обернулся и все же взглянул японцу в лицо, — тебе чьи мозги нужны, Сондерса или мои? Определись уже.

— Он еще жив?

— Давно мертв. Он упырь, не забыл?

Ясаки снова молча улыбнулся.

Это ничего не значило, ничего не должно было значить, если бы ужас и боль не заполнили все пространство склада, не бились о стены, не метались кричащим эхом в лабиринтах чипэндейловской мебели. Так много… слишком много… снова…

Подумалось, что будь здесь Турок, Ясаки не стал бы…

А что Ясаки? Что он делал? Ничего. Всего лишь задал вопрос. Если он и поверил во вранье о том, что Лайза — ратун Занозы, то ненадолго. До первого разреза, сделанного скальпелем по искаженному криком лицу мисс Су-Лин.

— Он еще жив, — сказал Заноза.

И отдал Сондерсу все, что чувствовал.

Все, кроме страха, почувствовать который не мог. Не умел. Чего бояться тому, кого нет?

Чего бояться тому, с кем уже случилось все самое страшное?

Сондерс захлебнулся криком.

Слишком много для живого. Даже для мертвого — слишком. Мертвый перестал быть. Живой… не должен был умереть. Не так быстро. Ясаки хотел другого. Но сердце Сондерса уже остановилось.

— Я удовлетворен, — сказал японец. — Ножа и крови оказалось достаточно. У меня не было настроения для чего-то кроме этого.

— Вроде, убийство в планы не входило? — Джейкоб стал видимым. Он стоял над трупом Сондерса, всматриваясь в его лицо. — Какая рожа, а! Видел бы он себя сейчас, еще раз бы помер с перепугу. Заноза, это ты его?

— В основном, ты, — очень неудобно с одной рукой. Доставать сигареты. Зажигалку. Прикуривать. Зато помогает отвлечься. — Я на подхвате.

— Ну, что, мистер Якудза, ты, я так понимаю, всем доволен? — Джейкоб подошел к ним с Ясаки.

— Да, — отрезал Ясаки, моментально костенея, превращаясь в себя-обычного. В себя-привычного. Миг, и следа в нем не осталось от живого демона с улыбкой, которой лучше бы никогда не видеть.

— Ну, значит, мы в расчете, — Джейкоб забрал у Занозы сигареты, вытащил две и сунул пачку в карман своего плаща, — обращайтесь, если что. С вами весело.

С уходом Джейкоба исчезла лишь клетка со всем содержимым. Обстановка склада не изменилась, и нормального в ней — в красивой мебели, в шелковых обоях, в вощеном паркете, застланном дорогими коврами — было не больше, чем в лице Сондерса.

Джейкоб знал свое дело, это точно. Оставалось надеяться, что хотя бы снаружи здание снова выглядит как обычно. А кто сунется внутрь, тот сам себе враг.

— Я обещал научить тебя убивать страхом, — сказал Ясаки.

— Если для этого каждый раз придется вспоминать, то пули лучше.

— Ты никогда и не забывал.

Тоже верно. Но Заноза уже достаточно пришел в себя, чтобы подобные заявления не трогали.

— А ты что помнишь? Что убило Шеди?

— Я помню, что делал сам.

Вот в чем разница, значит? Ясаки помнит то, что делал с кем-то другим, Заноза — то, что делали с ним самим.

— Мне, выходит, еще повезло.

— Ты хочешь не просто убить своего ратуна, — взгляд японца оставался непроницаемым, лицо — неподвижным, но интерес в нем, тот самый, проснувшийся в подвале, где Сондерс пытался забрать их кровь, так никуда и не делся. Интерес. Любопытство. Совсем другое, чем у Турка. — Ты хочешь отнять его душу.

— И отниму когда-нибудь.

— Подумай о том, почему он позволил тебе уйти.

— Где я спалился? — Заноза не выдержал. — Что, блин, не так с Лайзой? Джейкоб поверил, а он знает меня с долбаных двадцатых, и знает очень хорошо.

— Он не видел тебя рядом с Сондерсом, — Ясаки взглянул на труп, потом — вновь на Занозу и внес поправку: — не видел тебя, когда Сондерс был рядом. Твой ратун — мужчина. И он не хотел изгнать из тебя страх, он хотел напугать. Из тех, кто выглядит как ты, делают не най, а игрушки, что бы ни думал об этом мистер Намик-Карасар.

— А что думает мистер Намик-Карасар?

И на хрен об этом спрашивать, когда надо прострелить япошке череп и бросить его здесь, рядом с Сондерсом? Убивать доводилось и за меньшее.

— Думает, что ты невинное дитя. Ему не понравилось, когда я назвал тебя игрушкой. Очень… не понравилось. Он так молод, — выражение лица Ясаки неуловимо изменилось. Что там уловишь, когда выражения нет? — кто мог ожидать, что прав окажется он, а не я? Ну, так как, ты подумал о своем ратуне? Почему он позволил тебе уйти?

— Давай сразу свою версию, и разойдемся. Как-то до хрена сегодня притч, мне столько не надо.

— Ты уже забрал его душу. Сбежал от ратуна и унес его душу с собой. Если бы остался — мог бы сделать его своей игрушкой. С твоими дайнами, ты должен любить такие игры.

— По нему не скажешь, чтоб я их любил, нет? — Заноза кивнул на Сондерса. — В любом случае, спасибо за урок. Сенсей.

— Не последний урок, — Ясаки вновь не заметил сарказма.

По чести сказать, может, сарказма и не было.

Заноза прислал письмо в День Перемирия [6] День подписания Компьенского перемирия 11 ноября 1918, конец военных действий Первой мировой войны. . Хасан ждал его позже. Ожоги от серебра не лечатся кровью, и на то, чтобы полностью восстановить функциональность поврежденной руки недостаточно было и месяца. Но Заноза, очевидно, решил, что сойдет и так.