Джонатан Ховард - Йоханнес Кабал. Некромант

— Вон там стоит какой-то дом, — сказал он, указывая направление — Пойду посмотрю.

Костинз без энтузиазма туда посмотрел.

— Мне с тобой пойти?

Кабал уже шёл по шпалам.

— Нет необходимости. Я скоро вернусь.

Когда за спиной стихло нетерпеливое пыхтение выходящего пара, Кабал почувствовал себя странно одиноким. Большую часть своей жизни он провёл в одиночестве — этого требовали и его темперамент и профессия. Сейчас, однако, всё было по-другому. Каждый шаг, отдаляющий его от поезда, заставлял почувствовать себя ещё более изолированными от всего человечества, и это ощущение, в сочетании с новизной, всё больше приводило в замешательство. Он остановился — ему стало тревожно и слегка противно, оттого что его пробила дрожь. А затем случилось и того хуже — волосы на затылке зашевелились.

«Необычно, — подумал он. — Полагаю, мне страшно». Страх совершенно не был ему чужд, это правда, но раньше всегда было чего бояться. Например, созданных им существ, которые выбирались из лаборатории и погребов (одно даже вылезло из печи) и бродили во мраке дома в ожидании удобного случая напасть на него и убить. Вот тогда он был встревожен. Как и в ту ночь в склепе Друанов. Да, возможно, тогда он чувствовал лёгкое замешательство. Однако, в тех случаях существовала вполне реальная угроза его жизни и работе. А сейчас… ничего подобного. Он оглянулся на поезд и всерьёз задумался о том, чтобы вернуться, сообщить, что здание ничем не помогло, и продолжить путь, пока они либо не попадут на основную линию, либо им не придётся возвращаться.

— Возьми себя в руки, — тихо сказал он сам себе. — Для ребячества нет времени.

Он мысленно встряхнулся, собрался, и зашагал по железной дороге.

Страх стал сильнее. Однако, сейчас его притупила бескомпромиссная смесь решимости и гордости. Это чувство переросло в ощущение обречённости, как ни странно, смешанное с чувством потери. На Кабала навалилась внезапная тяжесть невыразимой тоски, у него дух перехватило от незнакомых эмоций. Нет. Не такими уж незнакомыми, просто подавленными, и от внезапного вихря воспоминаний защипало глаза. Он сглотнул, затем втянул воздух и продолжил идти. Здание мучительно медленно проявлялось за поворотом, пока он целенаправленно шёл дальше, и только тогда понял, что это была железнодорожная станция. Хорошие новости. Хоть она, по всей видимости, и была заброшена много лет назад, здесь всё равно должна остаться табличка или ещё что-нибудь, что позволит понять, как называется станция; а этой информации достаточно, чтобы вычислить, на какой линии она находится. Ему хотелось, чтобы подсказка была на виду: горе, которое он ощущал, стало таким сильным, что едва не падал на колени. Чувство потери пронзило сердце словно копьё. «Продолжай идти, — твердил он себе. — Если поддашься — погибнешь. Разузнай, затем возвращайся к поезду, и всё — миссия выполнена. Не беги. Уверенней. Держи себя в руках».

Когда-то за этой станцией очень хорошо уъаживали. Вдоль платформы тянулись клумбы, в которых маки и настурции храбро сражались с сорняками за землю. По камням, окружавшим клумбы, можно было увидеть, что в прошлом их тщательно белили. Краска облупилась, афиши выпадали из рам, окна заляпаны. Уже создавалось ощущение, что порядок потихоньку уступает энтропии. Любопытно, что окна остались невредимы. За эти недели Кабал многое узнал о человеческой природе и прекрасно понимал, что там, где мальчишки и стекло без присмотра, в скором времени жди материального ущерба. Кабал уже несколько раз сталкивался со своевольными молодыми людьми, которые, похоже, полагали, что их возраст и пол давали им особое разрешение учинять мелкие акты вандализма. Один такой особенно его взбесил и стал теперь постоянным экспонатом в «Палате Физиологических Уродств». Ярмарка предусмотрительно уехала на следующий же день, пока в дело не вмешались местные констебли.

Тот факт, что все стёкла до сих пор были на своём месте, свидетельствовал о том, что станцию едва ли часто посещали, что, в свою очередь поднимало вопрос: «Зачем строить станцию в глуши, где вряд ли кто-то будет ей пользоваться?». Вопрос этот решил исход дела. До этого, он с радостью узнал бы название станции и вернулся к поезду. Однако, теперь, он встретился с тайной, а Кабал тайны ненавидел. Необычное эмоциональное смятение, которое охватило его, всё ещё пугало, а от этого он только злился. Это ощущение казалось… навязанным.

Конечно же, так оно и было. Мысль, что его источник где-то внутри, казалась ему совершенно нелепой. Оно исходило снаружи. Оно исходило… Он посмотрел на станцию. Оттуда. На смену смутным чувствам, которые так его взволновали, пришла железная логика, стоил только найти их источник. Это одна из форм эмпатии, скорее всего сверхъестественной природы. Он по-прежнему чувствовал страх, одиночество и ужасную потерянность, но теперь они беспокоили его не больше, чем, если бы он устал или согрелся. Это всего лишь ощущение, реакция тела на что-то извне, а он сдуру решил, что это часть его самого. Он сошёл с путей, направился к двери зала ожидания, по пути увидев название станции — «Платформа Велстоун» — и вошёл.

Если он ожидал, что загадка тут же разрешится, то его ждало разочарование. Несомненно, зал ожидания много лет не использовали. Там было несколько столов, буфет с большим фарфоровым чайником и стеклянной витриной, за которой когда-то, должно быть, лежали бутерброды и пирожные. Кабал отметил, что здесь странное чувство было очень сильным. Временами от напряжения по спине проходила судорога, от которой непроизвольно дёргалась голова. Это он тоже отметил. На одном из столов лежали пожелтевшие газеты. Он взял одну и пробежал глазами первую страницу. На ней была несколько реклам сигарет, состоящих из названия бренда, который был несколько раз напечатан в колонке — передовой маркетинг для того времени — и заголовки «ОЖИДАЕТСЯ РЕШИТЕЛЬНАЯ АТАКА» и «ВСЁ ЗАКОНЧИТСЯ К РОЖДЕСТВУ». Кабал покачал головой. Так не бывает. Почему люди всегда ждут, что войны закончатся к рождеству? Как будто добрая судьба только и хочет, чтобы семьи вновь воссоединились, и со всеми неприятностями было покончено. Его, как человека, имеющего дело с жизнью после смерти, война страшила больше, чем многих других. Много сознательных людей участвовало в его изгнаниях. И все они считали себя выше него в нравственном отношении, при этом охотно посылая своих сыновей на смерть в конфликтах, которые можно и нужно было решать дипломатическим путём. Кабал же убивал редко и только при острой необходимости. В случае Денниса и Дензила это был столь же вопрос евгеники, сколько и самозащиты. Или они, или генофонд. Война — дело другое. Кабал с отвращением бросил газету на стол.