Александр Матюхин - 13 маньяков

– Ты уверен?

– Знаешь, вот на сто процентов! – заверил по-детски возбужденно Вовка. – Она была с кудрявыми волосами, рыженькая такая, ну точь-в-точь! И червоточины у нее расползлись по шее, по щекам, на руках тоже были и на спине! Я как увидел, сразу почувствовал! Как думаешь, я могу так же как ты, ну… видеть тех, кого надо зачистить?

– Почистить. И потом, Вовка, я не знаю. Не уверен, что ты вот так, с первого раза…

– А давай проверим? Давай сходим к ней и посмотрим, а?

– Ты адрес знаешь?

Вовка закивал, вскочил и взмахнул веткой, словно волшебной палочкой:

– Пап, я за ней проследил! Тут недалеко, иначе я бы не пошел! Она с каким-то дядькой, который, честно говоря, тоже весь в червоточинах. Они в домике живут. Снимают, наверное. Мы же можем подойти и посмотреть, да? Посмотреть-то! А вдруг я прав? Вдруг это мое первое такое предчувствие! Представляешь? Вот это подарок, пап! Вот это всем подаркам подарок!

И как бы ни ломила спина, как бы ни дрожали нагруженные за день руки, не болели мышцы и не стонали коленки, Григорьев не мог отказать.

– До могилы доведешь, – проворчал он незлобно, поднялся, растер поясницу. – Показывай, чего уж.

И они пошли темными улицами под звездным небом. Вовка впереди, Григорьев, прихрамывая, позади.

Шли минут двадцать, пока не остановились у невысокого забора, покрытого густым колючим хмелем. Забор был невысокий, и Григорьев легко смог разглядеть квадратный забетонированный двор, обставленный и затянутый виноградниками. Во дворе старенькая синяя «Волга» без колес, возле нее – стол и табуреты. Небольшая лампочка, торчащая из гроздьев винограда, выхватывала немногое и растягивала по углам тени. А в глубине двора – двухэтажный дом. Такие в Геленджике строят пачками, для сдачи туристам. На каждом этаже по четыре комнаты, общая кухня, душ и туалет. Еще один душ на улице. Григорьев сам такие домики помогал возводить много лет назад, поэтому прекрасно знал планировку. Хотя какая там планировка? Квадратные комнаты, низкие потолки, деревянная паршивенькая лестница между этажами.

– Пойдем внутрь? – нетерпеливо спросил Вовка.

В домике горело всего одно окно, на первом этаже.

– А ты уверен, что они здесь одни живут? – шепнул Григорьев.

Обычно, стоило приблизиться к нужному человеку, как набухало под сердцем тяжелое, неприятное чувство. Сразу хотелось все бросить и уехать куда-нибудь подальше. Сопротивлялось зло, чтоб его. Приходилось терпеть, преодолевать, делать первый шаг, наносить первый удар. Потом обычно становилось легче.

Но сейчас ничего такого не было. Где-то стрекотали кузнечики. Ночь скользила прохладой по уставшему телу. Хотелось спать.

– Я не знаю. Давай посмотрим, а? – И Вовка ухватился за забор, подтянулся и перевалился на другую сторону. Только затрещал едва слышно под руками хмель.

– Чтоб тебя… Вовка! – зашипел Григорьев и увидел, как сын крадется мимо «Волги», огибая полукруг света.

Полез сам, чертыхаясь, едва не упал, запутался в хмеле, оцарапал руку.

Ну, черт! Ну не удержусь, вспылю по первое число! Давно пора!

Догнал Вовку у самых дверей, схватил за запястье, сжал крепко:

– Нельзя так!

А Вовка обернулся, сверкнул большими зелеными глазищами и зашипел в ответ:

– Почему нельзя, почему? Я только одним глазом! Тебе показать же!

– А если нас заметят?

– Сбежим! Это же так просто!

Просто ему! А Григорьев чувствовал, что если побежит сейчас, то боль в коленках не пройдет никогда. Так и свалится где-нибудь помирать. Но руку Вовкину отпустил, шепнул, успокаиваясь:

– Черт с тобой! Показывай! Только я первый!

Взялся за ручку. Никто и никогда не закрывает в летних домиках дверь. Да и придет ли кому в голову, что сюда могут зайти? Все же отдых, юг, отпуск, море… Беспечное поколение.

Конечно, дверь отворилась. Григорьев зашел в узкий коридор, нащупал взглядом квадрат света, льющийся из комнаты справа. Вовка юркнул следом, засипел громко носом.

«А если и вправду чистить надо, – подумал Григорьев мимолетом, – то что? Что я буду делать? У меня ни сумки, ни инструментов…»

Но он не успел домыслить. В коридор из комнаты вышла женщина. Та самая. Рыжая и кучерявая. Лет, наверное, под сорок, хотя и моложавая. Григорьев брезгливо отметил, что у нее черные набухшие мешки под глазами, чрезмерно напомаженные губы и безобразная, вульгарная одежда. Женщина, видимо, старательно пыталась выглядеть моложе своих лет, но, как это часто бывает, излишнее желание вызывало обратный эффект.

Женщина застыла на мгновение, потом вдруг спросила:

– А вы соседи, что ли? – И, щелкнув зажигалкой, закурила. – Не дадите даме пройти?

Вдобавок ко всему, она была совершенно, как говорится, в хлам . Сделала шаг в их сторону, покачнулась, оперлась о стену и грубо, хриплым баском хихикнула:

– Извиняюсь, молодой человек… Пиво, знаете ли, просится наружу.

Григорьев сделал шаг в сторону, хотя разойтись в коридоре было решительно негде. Растерявшись, он бегло осмотрел эту неприглядную, пьяную, грязную во всех смыслах женщину и понял с некоторым облегчением, что она не та, кто им нужен.

Нет, червоточины у женщины определенно были. Вкраплениями, как у каждого на улице. Вряд ли от ее чистки восстановится равновесие и исчезнут кляксы. Да и чувство не появлялось, затаилось, видимо.

– Пойдем, – буркнул он, поворачиваясь к Вовке.

А Вовка вдруг выдернул из кармана ножик, раскрыл лезвие и бросился на женщину, выставив перед собой и ножик, и заостренную ветку!

С размаху воткнул ей в живот сначала ветку, потом нож. Выдернул, воткнул снова, выдернул – воткнул! Брызнула кровь – в стороны, по стенам. И следом женщина взвыла, ударила Вовку по голове ладонью, потом кулаком, попыталась оттолкнуть его от себя. А Вовка, как маленький волк, кидался и кидался вновь. Ветка с хрустом сломалась надвое и куда-то отлетела.

Женщина ударила еще раз. Из комнаты донесся вдруг мужской голос:

– Верка, ты чего там?

И Григорьев понял, что выхода-то, в принципе, нет.

Он бросился вперед, оттеснив Вовку, ударил эту самую Верку кулаком в переносицу, потом подхватил за спину, ударил коленкой в окровавленный живот. Внутри у женщины что-то булькнуло и перевернулось. Она стала заваливаться на бок. А Григорьев, забыв про боль в суставах и про усталость, давно отработанными движениями с силой приложил лицо женщины о стену, вцепился ей в волосы на затылке, дернул, ударил снова. На стене остались кровавые отпечатки. Григорьев проволок женщину по коридору в комнату, уронил лицом вниз, придавил коленом шею и, схватив за уши, резко провернул. Хрустнули позвонки. Женщина, до этого кое-как хрипевшая, разом замолчала. Григорьев вскочил, огляделся.

В крохотной комнатке, где едва умещались двуспальная кровать с телевизором, у окна стоял пузатый мужичок в трусах, держал перед собой бутылку с пивом и дрожал.