Александр Матюхин - 13 маньяков

– Страсть у него есть приметная. К хирургическим опытам.

Выражение лица Георгия Филимоновича сделалось непроницаемым. Подозрение это теплилось в нем еще с первых слов хорунжего, но отчего-то очень не хотелось верить этому подозрению.

– Где тело? – коротко поинтересовался, глядя на медика.

Тот затянулся, выпустил дым через ноздри.

– Я предостерегаю вас от осмотра погибшей. – Аркадий Семенович говорил спокойно, невозмутимо, словно о вещах совершенно обыденных. – Мороз предотвратил разложение, а вот местное зверье до тела таки добралось. Вид не слишком приятный, смею вас заверить.

– Понимаю. И все же мне необходимо осмотреть ее.

– Воля ваша, – не стал спорить Дашевич. Несколькими глубокими затяжками докончив папиросу, он затушил окурок и выбросил его в урну. – Прошу за мной, – рукой указывая на дверь, пригласил он.

Вид погибшей действительно был крайне неприятен. Стараясь не обращать взгляд на повреждения, которые уже после смерти нанесли ей следы когтей и зубов, Жданов осмотрел рану, послужившую причиной смерти несчастной.

– Несомненно, убийца обладает немалыми познаниями в хирургии, – прокомментировал Аркадий Семенович, – равно как и необходимым инструментарием. Хотя школа, безусловно, не европейская.

– Полагаете? – спросил Жданов, не прекращая осмотра.

Дашевич улыбнулся.

– Обижаете, Георгий Филимонович. Посмотрите, как была вскрыта грудная клетка. Европеец сделал бы стандартный разрез – от шеи до паха. А этот вскрывал со спины, отделяя ребра от позвоночника. Такой метод более трудоемкий и сложный.

– Что еще можете сказать?

– Часть внутренних органов повреждена трупоедами. Но сердце – его вырезал живодер. Можно видеть следы срезов на кровеносных жилах.

– Значит, сердце, – задумчиво проговорил Жданов. – А время смерти? Смогли установить?

– Трудно, Георгий Филимонович, трудно. Не меньше двух суток, это как пить дать, а точнее не скажу – несчастную бросили на морозе, да тут еще и волки постарались…

– Двое суток. – Жданов отошел от прозекторского стола и скрестил руки на груди. – А при ней ничего необычного не обнаружилось? Меня интересует небольшой лист бумаги с надписью на тибетском или монгольском.

– Нет, ничего такого. Но кое-что необычное я все ж таки обнаружил. – Аркадий Семенович поднял руку убитой, продемонстрировав таким образом темные круги на коже. – Видите? – спросил он.

Жданов кивнул.

– Трупные пятна?

– Нет, Георгий Филимонович, не они. Гематомы. И их по телу – множество. И шишка на голове, крупная, с кровоподтеком. Судя по состоянию, появились они за час или два до наступления смерти.

– Значит, здесь да-ламе не повезло, – вполголоса произнес Жданов.

Дашевич, заинтересованный чем-то на теле убитой, не поднимая глаз, переспросил:

– Что, простите?

– Ничего-ничего. Скажите, а что с Сурядовым? Ничего примечательного?

– Отчего же. – Дашевич распрямился и направился к соседнему столу, на котором лежало прикрытое простыней мужское тело. – С ним также не все гладко.

Сняв с убитого простыню, Аркадий Семенович взял его за подбородок, запрокидывая голову. На бледной шее, вымытой от натекшей крови, отчетливо была видна светло-фиолетовая поперечная линия.

– Странгуляционная полоса, – пояснил Дашевич. – Слишком светлая для того, чтобы полагать смерть от удушья, но все же. Несчастного придушили, возможно, до обморочного состояния.

– А яды? Вы проверяли его на предмет отравления?

– Увы, Георгий Филимонович, увы. Я не располагаю ни средствами, ни знаниями, необходимыми для такого исследования. Если Сурядов и был отравлен, подтвердить это нет никакой возможности.

– Жаль, – задумчиво проведя пальцами по бакенбардам, пробормотал Жданов. – Впрочем, удушение ничем не хуже яда…

Покинув лазарет, Георгий Филимонович отправился завтракать. Во всей этой утренней суете о завтраке он совершенно позабыл, и теперь, когда время уже приближалось к полудню, бренное тело его в полный голос жаловалось на такое непростительное упущение.

В столовой он встретил Петра Кузьмича. Путешественник, видимо, решил пополдничать либо так же, как и Жданов, задержался и не попал к урочному завтраку. Поздоровавшись, ученые сели рядом.

– Я слышал, Георгий Филимонович, что консул поручил вам расследование убийства, – проговорил Козлов.

Жданов сокрушенно покачал головой.

– Увы, Петр Кузьмич, я имел неосторожность проявить наблюдательность и таким образом создать о себе ложное впечатление. За что и наказан.

– Эк вы, любезный, все представили! – Козлов даже кашлянул в кулак, пытаясь скрыть свое удивление. – Выходит, Владимир Федорович против воли подвизал вас на сыскное поприще?

– Вне всякого сомнения, – заявил Жданов, промокнув губы салфеткой. – Тому есть не менее двух свидетелей.

Козлов испытующе взглянул на коллегу.

– Я мог бы побеседовать с Любой об освобождении вас от этой обязанности – тем паче что она может быть сопряжена с немалым для вас риском.

Жданов покачал головой.

– Заверяю вас, Петр Кузьмич, что опасность для моих жизни и здоровья не настолько велика, как вам могло показаться. Едва ли мне доведется встретиться с убийцей лицом к лицу. Даже если фортуна улыбнется, и я установлю его личность, то едва ли мне достанет смелости пытаться задержать его самостоятельно. Для подобных нужд консульство располагает казачьим отрядом – чему я, признаюсь, несказанно рад.

Козлов, не сводивший с Георгия Филимоновича внимательного взгляда, какое-то время молчал. Затем, словно приняв некое решение, заметил:

– Вам стоит помнить, в каких условиях вы ведете сыск. Урга сейчас скорее похожа на пороховой склад, нежели на город. Малейшая искра – и может произойти взрыв.

Жданов отставил опустевшую тарелку.

– Не могу сказать, что до конца понял смысл сказанного вами, Петр Кузьмич.

– Я поясню. Пребывание далай-ламы в Урге крайне невыгодно китайскому правительству. Стремясь вернуть его в Лхасу, где он будет находится под постоянным контролем британцев, признающих суверенитет Китая над Тибетом, китайцы предпринимают множество различных мер. Официальные письма и требования – лишь вершина айсберга. Ниже, невидимые стороннему наблюдателю, проводятся бесчисленные интриги, направленные на изгнание тибетского правителя из Монголии. Среди прочих особенно выделяется игра на чувствах молодого и амбициозного Богдо-гэгэна, уже успевшего продемонстрировать и императорскому двору, и тибетской теократии свои намерения полновластно править монгольским народом. Сейчас, с прибытием далай-ламы в Ургу, позиции монгольского Живого Будды пошатнулись, и из первого духовного лица он превратился во второе. Поток паломников разделился, и все большая часть из них посещает лхасского изгнанника, почитая его более святым, нежели монгольский хубилхан.