Светлана Смирнова - Тринадцатый

У Тринадцатого от удивления нимб съехал с мантии. Из-под него чуть не выскочила гроздь — невидимка. Он ели успел её поймать, и поправить нимб. Меченый подождал, пока друг поправит одеяние, и продолжил.

— Вообще, всё не так просто, как ты себе представляешь. Войны чаще всего происходят по воле плоти человеческой. Не умеет душа сама себя контролировать, стареет, особенно после сорокалетнего отбывания на Земле. Ей и заветы, и указы написаны в виде шпаргалок и болезни посланы, а она всё равно себя губит и губит. Иногда, плоть такую верхушку над душой берёт, что душу за плотью уже и не видно. А потому, что плоть только и делает, что вкусно ест и сладко спит. Душе бедной становится тяжело плоть носить. Но это ты узнаешь сразу в первые дни жизни в человеке, когда любящая мамочка начнёт в твоё тело всякую гадость килограммами вливать. Ты в угоду ей будешь всё это заглатывать и толстеть, потихоньку жиром заплывать. Толстеть и лениться, жиреть и болеть. Правда, худым людям тоже не сладко в жизни. Судьбу несёшь в худосочном теле, и всё боишься за себя — как бы ненароком не выскочить. Здесь правило одно, даже не правило, а закон. Знай меру. На этот счёт в школе тебе целый реестр дадут.

Тринадцатый взволновано перебил друга.

— А ты что в школе изучать будешь? Ты и так всё знаешь.

— Я не изучать полечу, а лишнее откачивать.

— Как так откачивать?

— Смоют с нимба ненужную информацию, что бы, таких безграмотных душ как ты, не баламутил. На земле себя прилично вёл. Я столько всего знаю, что самому страшно бывает. Для меня, с моим умом на земле, в человеке, запретов не существует. Захочу — мировое пожарище устрою, захочу людям законы открою, или всё человечество нищими сделаю. А это ни как нельзя, без разрешения сверху. Всё должно быть по плану. Нарушать небесное планирование запрещено. Знаешь, сколько архангелов над планами в канцеляриях мантии просиживают?

— Нет, не знаю.

— Много. Очень много. У них работа важная, нужная. А я со своим умом им всё нарушить могу.

— А, было уже такое?

— Да. Я там люблю всякие технологии изобрести. Они пока разбираются что к чему, я полностью материализуюсь. Так что полечу я завтра на нужное дело.

— Ты что, дурачком станешь?

— Да, глупее не увидишь, не повстречаешь. Так что, пока меня не стерилизовали — учись. Потом от меня проку будет, как от петуха: своё прокукарекал, а там хоть не расцветай.

— А имя своё помнить будешь? Или всё под чистую сотрут? Хотел бы я на тебя нового посмотреть.

— Всё я помнить буду, всё. — Вдруг, весело заверил Тринадцатого Меченый, и прибавил скорость.

За разговорами, Тринадцатый не заметил, как они вернулись в пансионат. Меченый снял нимб. Гроздь — невидимка плавно выскользнула вверх, и незаметно растаяла. Тринадцатому ничего не оставалось делать, как тоже стать видимым. И, тут только Тринадцатый понял, как задел друга разговор. Мантия Меченого окрасилась всеми цветами небес.

— Это в первый раз им удалось из меня болвана сделать. Теперь у них ничего не получиться. У меня на их хитрости свои премудрости придуманы.

Злость, Раздражение, Ненависть — пузырьками крутились вокруг мантии Меченого. Потерпев их присутствие некоторое время, Меченый смёл гадкие пузырьки одним взмахом мантии.

— Тебя тоже должны были почистить после кота, но ты в картотеку не занесён. Пробел в работе клерков канцелярии.

— Я ни в чём не виноват.

— Тебя никто ни в чём не винит. Но без смыва нельзя. Всё кто здесь сейчас отдыхаю, обязательно пройдут смыв памяти. У них сначала направление в дезкабину, а затем в школу, как у меня. А у тебя повестка чистая.

На башне, недремлющее Время отбило «Спокойной ночи» — Меченый поднялся с качели.

— Ладно, пора разлетаться. Не грусти, я тебя в школе обязательно найду. Время стерилизации отсижу и найду.

Махнув на прощание краем мантии, Меченый улетел. Настроение Тринадцатого ухудшилось до грязно — коричневого цвета. Вспомнив добрые советы, усилием воли он стёр с себя неприятный цвет. Пусть все его переживания для окружающих останутся в тайне. Напустив на себя бледно — синий оттенок, Тринадцатый отправился на последний ночлег в доме отдыха.

Неведомое существование впереди очень пугало его. Всю ночь он не сомкнул глаз. Воспоминания подкрадывались со всех сторон и будоражили нимб. Зеленое поле расстилалось мягкой шелковистой травой. Жаркое летнее солнышко дарило ласковые лучи. Свежий ветерок разносил ароматные запахи. Тринадцатый купался в приятных воспоминаниях, ощущая всей мантией нежную истому… Даже надоедливые мотыльки и мухи, слетевшие на поток воспоминаний, не портили ему блаженство. Только перед рассветом воспоминания, испуганные первыми лучами настоящего солнца, покинули нимб Тринадцатого. Он успокоился и забылся в коротком предутреннем сне.

Будущий отец семейства Иван Борисович Иванов, или просто Ванечка, со скрипом закрыл за собой дверь приёмного отделения родильного дома. Привычным движением обшарил карманы — пачка сигарет лежала во внутреннем кармане куртки. В голове мелькали мысли, но он ни как не мог сосредоточиться на одной — стоящей. Выкурив две сигареты подряд, Иван ощутил внутри себя вместо пустоты — тошноту. И тут его пронзил страх. Мысли страха замелькали в голове одна за другой.

— А вдруг… а если что… всё может случиться. — Он попробовал себя успокоить угрозами.

— Разнесу тогда весь роддом. Кирпича на кирпиче не оставлю.

Руки задрожали. Шарф сдавил горло. Ваня машинально шагнул обратно на обледенелое крыльцо и дернул за дверную ручку. Дверь кто — то предусмотрительно запер извне. Он снова с силой дёрнул за ручку три раза. Не добившись желаемого результата, с досады пнул дверь ногой. За дверью, на хулиганские действия, ответили шаркающими шагами. Через минуту, в окошечке, вделанном в массивной двери, появилась симпатичная мордочка нянечки.

— А, это ты, милок. Чего буянишь? За жёнку испугался? Не бойся, ничего плохого с твоей жёнкой не случится. Богатыря родит, и спать поедет. У нас тут врачи умные, никого без присмотра не оставят. Ступай, милок, спать, ступай с Богом. Утром придёшь.

Окошечко закрылось так же бесшумно, как открылось.

— Веселые дела — ступай. А куда ступать — то?

— Домой. Куда ещё? — Донеслось из-за двери.

Ваня взглянул на светящиеся окна второго этажа, присвистнул и побрёл домой. На выходе из больничного дворика стояла будка телефона автомата. В памяти всплыл заученный номер телефона родильного отделения. Он остановился, поискал карту, не найдя побрёл дальше. Путь до дома ему показался не преодолимой снежной вершиной. Через час, длинного изнуряющего пути через спящий город, Ваня дошёл до квартиры. Пошарив по карманам, еле отыскал ключи. Когда, наконец, ему удалось попасть в квартиру, он со злостью стянул с себя куртку, шарф и ботинки. Ваню качнуло, перед глазами возникло не бритое лицо. Он даже сразу не понял, что это его отражение, смотревшее на него из зеркала.