Абрахам Меррит - Корабль Иштар

И я сразу понял поведение и внешность людей на яхте и в доме. Они все получали какой-то наркотик; действовали и думали только так, как приказывали им мадемуазель и ее отец. Я был окружен человеческими роботами, созданиями, отражениями, копиями де Кераделей.

А что, если я и сам могу попасть в такое рабство?

Чем больше я думал, тем больше верил в свою догадку, Я попытался вспомнить вечерний разговор с де Кераделем. Не мог. Но у меня создалось впечатление, что я выдержал это испытание успешно, и та другая часть моего существа не позволила допустить ошибку. Я почувствовал удовлетворение.

И вдруг я ощутил на себе чей-то взгляд. За мной следят. Я лежал лицом к окну. Глубоко, как во сне вздохнул, и повернулся, закрывая лицо рукой. Под ее укрытием чуть приоткрыл ресницы. Через мгновение из-под шпалеры показалась белая рука, отвела шпалеру в сторону, и в комнату вошла Дахут. Пряди ее волос спускались до талии, на ней тончайшее неглиже, невероятно хороша. Беззвучно, как одна из ее теней, она подошла к кровати и остановилась, глядя на меня.

Я заставлял себя дышать ровно, как будто крепко сплю. Она была так хороша, что мне это удавалось с трудом. Она подошла еще ближе и склонилась надо мной. Я почувствовал, как ее губы легко коснулись моей щеки. Как поцелуй мотылька.

И вдруг, так же неожиданно, я понял, что она ушла. Открыл глаза. В комнате другой запах, незнакомый, смешивался с запахом моря. Он действовал бодряще. Вдохнув его, я почувствовал, как мое оцепенение рассеивается. Я сел, совершенно не испытывая сонливости, настороже. На столике у кровати мелкое металлическое блюдо. На нем груда листьев, похожих на папоротник. Они дымятся, и дым пахнет так бодряще. Я прижал листья, дым и запах исчезли.

Очевидно, это противоядие от состояния оцепенения; и столь же очевидно, никто не сомневается, что я спал не пробуждаясь всю ночь.

И возможно, пришло мне в голову, зал, заполненный тенями, и муха на дверной ручке, жужжащая голосом Ральстона, — все это лишь производное наркотика, воздействие на подсознание, фантастически искажающее окружающую действительность и навязывающее это сознанию.

Может, на самом деле, я всю ночь проспал. Может, мне только снилось, что я выходил в полный тенями зал… бежал из него и прятался за дверью… и пение мне только приснилось.

Но если нет ничего, чего мне нельзя было бы увидеть и услышать, зачем тогда меня закутали в это сонное одеяло?

В одном я был уверен. Мне не приснилось, что Дахут заходила в мою комнату с листьями.

А это означает, что я реагировал не совсем так, как они рассчитывали, иначе я не проснулся бы и не увидел ее. Счастливая для меня ошибка, каковы бы ни были ее причины. Если усыпление повторится, я смогу использовать листья.

Я подошел к шпалере и поднял ее. Никаких отверстий, стена внешне сплошная. Конечно, есть какая-то потайная пружина, но я решил не искать ее. Открыл дверь: задвижки на ней гарантировали уединение. Взял оставшиеся листья, положил их в конверт и сунул в кобуру Мак-Кенна. Потом выкурил с полдесятка сигарет и добавил их пепел к кучке на блюде. Столько пепла было бы, если бы все листья сгорели. Может, никто и не стал бы проверять, но кто знает?

Семь часов. Нужно ли мне одеваться и вставать? Через сколько времени должно подействовать противоядие? Я не знал этого и не хотел допускать ошибки.

Спать подольше гораздо безопасней, чем проснуться слишком рано. Я снова лег. И действительно уснул, честно и без сновидений.

Когда я проснулся, кто-то выкладывал мою одежду. Лакей. Блюдо с пеплом исчезло. Было полдевятого. Я сел, зевнул, и лакей с древней покорностью сообщил, что ванна для владыки Карнака готова. О чем бы ни думал владыка Карнака, это сочетание древнего раболепия и современных удобств заставило меня рассмеяться. Никакой ответной улыбки не последовало. Лакей стоял, склонив голову, обязанный делать только строго определенные вещи. Улыбки не входили в его обязанности.

Я посмотрел на невыразительное лицо, на пустые глаза, которые, кажется, совсем не видят ни меня, ни окружающего мира; глаза человека из другого мира. Но каков этот другой мир, у меня не было ни малейшего представления.

Я набросил на пижаму халат и закрыл дверь за лакеем. Потом снял кобуру Мак-Кенна и спрятал ее, прежде чем выкупаться. Затем я отпустил лакея. Он сказал, что завтрак будет готов в начале десятого и, поклонившись, ушел.

Я подошел к шкафчику, взял свой пистолет и осмотрел его. Патроны на месте. Больше того, все запасные патроны тоже на месте и лежат в прежнем порядке. Может, мне приснилось, что их не было? Мне в голову пришло неожиданное подозрение. Если я не прав, объясню случайностью. Я подошел с пистолетом к окну, направил его в море и нажал курок. Резкий щелчок от взрыва капсюля. Ночью из патронов извлекли порох, а потом, во время моего предутреннего сна, пистолет с пустыми патронами вернули на место.

Что ж, подумал я мрачно, еще одно предостережение, без всякой жужжащей мухи, и положил пистолет обратно. Потом спустился к завтраку, холодный от гнева и намеренный при случае его проявить. Мадемуазель ждала меня, прозаически читая газету. Стол был сервирован на двоих, поэтому я решил, что ее отец занят. Я взглянул на Дахут, и, как всегда, восхищение и нежность стали бороться с гневом и ненавистью. Она была красивей, чем когда-либо, свежая, как росистое утро, кожа — чудо, глаза ясные, с оттенком скромности… совсем не похожа на ведьму и убийцу. Чистая.

Она опустила газету и протянула мне руку.

Я с иронией поцеловал ее.

— Надеюсь, вы хорошо спали, Алан.

Как раз нужный оттенок домашности. Но почему-то меня это раздражало. Я сел, расстелил на коленях салфетку. «Хорошо, Дахут, только прилетела большая синяя муха и стала шептать мне».

Глаза ее сузились, я заметил, как она вздрогнула. Потом опустила глаза и рассмеялась, «Вы шутите, Алан».

— Вовсе нет. Большая синяя муха, она жужжала и шептала, жужжала и шептала.

Она негромко спросила: «И о чем же она шептала, Алан?»

— Она советовала опасаться вас, Дахут.

Она по-прежнему спросила: «Значит, вы не спали?»

Вспомнив об осторожности, я рассмеялся: «А разве бодрствующим шепчут мухи? Я крепко спал и видел это во сне — несомненно».

— А голос вы узнали? — Она неожиданно посмотрела прямо мне в глаза.

— Когда услышал, мне показалось, что узнал. Но, проснувшись, забыл.

Она молчала, пока слуга с пустым взглядом расставлял перед нами еду. Потом устало сказала: «Уберите меч, Алан. Сегодня он вам не нужен. И я сегодня не вооружена. Прошу вас об этом. Сегодня можете мне верить. Обращайтесь со мной сегодня, только как… с человеком, который вас любит. Хорошо, Алан?»