Ирина Крыховецкая - Поломанные Константы

– Садитесь, девоньки, за стол, греться будем, немного лета пустим да поговорим.

Анна и Наташа, накормленные Северной Бабушкой, обласканные теплом приветливого очага, наконец-то расслабились, впервые за прошедший месяц пути и поиска.

– Ты вот что, Аннушка, – заговорила бабушка, – ты теперь к Царь-горе, к цветку Вихрюте три ночи ходи. О горе своем женском ему рассказывай. И коли зацветет он к утру третьего дня, знать, большую любовь вы ищете в наших краях, рви его да неси в дом. Отвар сделаем, чтобы всем вам хватило по глотку.

В комнату вошли.

– Сынок, а у нас гостьи, от Одетты.

Мужчина того же возраста, что и Слава, отметила про себя Аннушка. Моложавый, красивый, статный, словно крылья у него за спиной, не ссутулится даже.

Поклоном головы поприветствовал женщин, и сел рядом за стол.

– Что ищете в наших краях? – обратился к обеим.

– А что за вещь такая у тебя в варежке? – спросил Наташу.

– У меня? – Наташа поднялась со стула и, подойдя к своим вещам, проверила варежки.

Вытащила обрывок бумаги.

– Как он здесь оказался, он же у Одетты Юрьевны оставался, – удивилась она, – это мы в прошлом году с подругой нашли чуть подальше от здешних мест, когда пересеклись с чудесами. Про Азазелло здесь, ангела.

– Азазелло? – глаза мужчины сверкнули. – Что может быть написано про отверженного ангела на клочке желтой бумаги?

– Да не до конца и написано, – Наташа вернулась за стол, – это Снегурочка, Моряна, нам его зачем-то отдала. Дед ее ругал, метель была сильная.

– Уж дедушка внучку ругать зазря не будет, – вмешалась Северная Бабушка. И сурово посмотрела на Наташу, которая протянула ее сыну обрывок желтого листа, – а подруга твоя где?

– Моряна девочку унесла из дому, – отважно, за Наталью, ответила Анна.

– Моряна? – северная бабушка растерялась. – Знать, не просто так она это сделала… А ты храбрая, Аннушка, собирайся к Вихрюте, идти пора…

Слава и Иван разожгли костер и вели неторопливую беседу. Иван рассказывал о себе, а Слава скупо отвечал на его самоуничто-жающие реплики, внутренне сжимаясь от хлыста его слов, словно бил Ваня не себя, а его, Славину, душу…

«Потерялась… Умудрилась потеряться в такую пору. В заснеженной тайге. Да только же ненадолго в сторону ушла, от скита Алексея, показалось, ручей запел поблизости, удивилась еще. В декабре, на севере, в стужу жгучую? Когда всю воду таежную, сонную, давным-давно сковал мороз? И дивно, словно родное все тут.

Все равно, наваждение это, конечно наваждение. Только костер за деревьями мелькал, разговор был слышен. А теперь ни костра, ни людей, будто морок глаза снегом укрыл. А нет, опять звенит… Странный звон, дивный. Ручей – не ручей, как песня, льдом подернутая.

Говорят, Моряна в этих краях часто кружит, морок напускает, дева холодная, северная. Снегурочка? «Твои следы, в сугробах у реки, как из слюды они тонки. Чуть подморозило, два крошки-озера, и звезды в них дрожат, маня, как огоньки. Возьмешь в ладонь, хотя один твой след, но только тронь. Он просто снег. Он разлипается, но рассыпается. И вот в руке одна вода и следа нет».

Да никак Моряна меня морочит? Песня странная, на жизнь мою похожа. Устала идти, да и деревья все чаще, словно жмутся друг к дружке, не пускают. Сяду, отдохну, да дальше пойду, на песню. Глаза слипаются, да голова кружится, а снег теплым стал, как любимое одеяло в детстве. Холод в душу проник да огнем обернулся, не жалящим, согревающим.

А надо ли искать своих? Надо ли возвращаться, когда земля и снег так греют, небо укутывают, да деревья таежные приют дать готовы? Вон и песня Моряны все яснее и звонче…»

– Что в доме моем делаешь, Сова? – голос насмешливый, только что певший песню чудную, холодную и родную. Наряд белый, узорчатый, домотканый. Моряна взгляд поймала.

– Нравится? Мое рукоделие.

– Красиво, на вьюгу узор похож, – согласилась молодая женщина, сидевшая под деревом.

– Угадала, вьюга это. Не замерзла ли? – опять рассмеялась колким снегом Моряна.

– Да нет, – улыбнулась женщина в ответ, – тепло у тебя в доме, уютно. Уходить не хочется. К другим холодам привыкла, куда более сильным.

– Не хочется? – Моряна почти удивилась. – А снежинки мои душою чувствуешь?

– Конечно, чувствую, теплые, родные…

– Да и давно в твоей жизни так? – Моряна оказалась рядом, словно и не стояла в буравчиках снежных.

– Давно, Моряна, давно, – откликнулась женщина, – словно и не было меня никогда. Ни солнца южного в детстве, ни тепла человеческого.

– Эх, девка, – вздохнула Моряна, – молодая да пригожая, далеко же ты забралась-то от дома родного, от сердца своего. В пору-то новогоднюю. Желание хоть загадай, как положено.

– Хорошо, – вымученно улыбнулась женщина, – не забралась я, а работа у меня такая странная.

– Не твоя это работа, не твоя судьба, ну да поспи. Измотали тебя люди, истрепали и душу твою, и сам Путь твой, коль не понимаешь что, а говоришь упрямо чужое для человеков. Чай в доме моем поспокойнее тебе будет, не потревожит никто, печали во сне пройдут, боль замерзнет. А как проснешься, оттаешь ручьями весенними. Непростой сон мой, непростой.

– Спасибо тебе, Моряна, чудо Северное.

– Мои следы, в сугробах у реки, как из слюды они тонки. Чуть подморозило, два крошки-озера, и звезды в них дрожат, маня, как огоньки. Возьмешь в ладонь, хотя один твой след, но только тронь. Он просто снег. Он разлипается, но рассыпается. И вот в руке одна вода и следа нет. – запела Моряна заговор, доставшийся Марье когда-то по наследству, – чай одного мы Роду, – выдохнула Моряна, – да и наследный княже, – Моряна кивнула в сторону прикорнувшего по соседству волка, – тебя охраняет.

Укутало мир, заволокло, снегом скрыло, в тайну погрузило. Танцевала много тем днем Моряна, с толку сбила, морочила. До ночи буря сильнее поднялась, стены снега над тайгою подвыросли, несколько дней кряду бушевала Северная Стихия, След человеческий заносила. Словно и не приходил сюда никто из людей, словно и не было.

Утром третьего дня заиндевевшими пальцами сорвала Аннушка расцветший цветок, дрожащими руками в дом принесла, заплаканные за три дня глаза болели, спать хотели. Сын Бабушки Северной цветок взял, в лоб по-отечески поцеловал, в сон Аннушка повалилась.

– Зачем это? – спросила удивленная и проснувшаяся Катерина.

– Тсс! – Мужчина улыбнулся Наташе и, смяв цветок, кинул его в кипящую воду на огне, распростав над ним руки. Дивный свет разлился по комнате. Словно еще выше стал при этом сын Северной Бабушки, да неожиданно увидела Наташа, как огромные крылья раскрылись у него за спиной, белые, сильные, красивые.

– Вы… вы… вы… Азазелло! – воскликнула Наташа.

Ангел обернулся и, приложив палец к губам, подмигнул Наталье и, вновь отвернувшись, зашептал что-то над отваром.