Ирина Крыховецкая - Поломанные Константы

– Так никогда боле в жизни красоты такой, наверное, не увижу, – зашептал попутчик. От слов его Наташу в жар кинуло, хотела обратно в воду прыгнуть, да вот он прям перед ней вырос, руками бессовестными обхватил, большой, сильный. На голову Наташи выше, пахнет пряностями да хвоей таежной. Глаза Наташа подняла – молодой да пригожий, глаза синевой плещутся, кудри светлые по плечам рассыпаны. Медленно наклонился, к губам Наташиным прикоснулся, да и задрожала она, еле подхватить успел да в траву заповедную как в постель уложил. Как кружили кедры да звезды, как горели поцелуи на коже, на всю жизнь оба запомнили, роковой встреча оказалась. Через месяц у родительского дома Наташи появился ласковый попутчик Рожден. И отец с матерью, лишний раз подивившись на щедрость природы, одарившей красою и Наташу и Рождена, дали согласие детям на супружество. Рожден служил егерем, о себе и семье своей не говорил, а Наташа и не спрашивала. Только брата, на Рождена как две капли воды похожего, и видела иногда Наташа. Но Рожден ее добрее был, а Ден модным, заумным и сложным ей казался всегда, ну да брат, родная кровь, поди, да за Наташу и Рождена Ден всегда радовался, племянников любил да подарками баловал. И был Рожден хозяином большущего пространства тайги. Жил в доме добротном, хозяйство имелось, уазик егерский да вертолет. Часто зимовали в тайге партии экспедиционные, часто улетал к ним Рожден. Да так и шли дни за днями, в тиши, любви да согласии. Деток двое народилось. Старшенькому четыре было, когда под зиму Наташа второго сынка родила. Да жизнь снова потекла в заботах да радостях семейных, к декабрю улетел на неделю на север Рожден, сбросить почту в зимний геологический лагерь. Наташа одна осталась Да не преминула в день его отсутствия к кедру заповедному сбегать. Сынка на сынка оставила – благо что ответственный Иванушка, старший, рос.

А кедр звенящий, росский, вот он. Колдун-кедр, оберег семьи ее. Непростой кедр, с тайною Наташе раскрылся. Когда та тяжелая Иванушкой ходила. Часто на полянку к старому кедру приходила, сядет под него, песенки поет, траву гладит, а спиной к кедру прижмется – как бы полегче становится. Так однажды с высоченной ли верхушки свалилась прямехонько в ладони Наташе здоровая кедровая шишка с орешками. Она кедр поблагодарила, да хотела орешков погрызть с охотки, а не тут-то было! Орешки не простые оказались, а золотые.

– Ой, дедушка-кедр! – подхватилась Наташа. – Это как в сказке! А белочка есть? – еще недоумевая и рассматривая золотые орешки, спросила Наташа, когда раздалось цоканье.

Пушистая серо-красная белка, державшая в лапках еще одну шишку, низко спустилась по кедру и бросила ее в Наташу.

– Вот Шалунья! – воскликнула Наташа.

Так и пошло. Бусы нанизала кедровые для всей семьи. Рожден сверлил золотые орешки под ниточку прочную – не спрашивал, привык вопросов Наташе не задавать, захочет, время придет – сама расскажет. Но бусы-то золотые кедровые под рубахой как оберег носил, да смотрел, чтобы сынок не снимал. А уж в Наташином ожерелье и вовсе девяносто девять орешков было. Не простой кедр был, ох непростой. Вот к нему и побежала Наташа. Ветром встретил ее старый кедр, и Шалунье не спалось в зиму лютую.

Застрекотала, ругаясь вроде на Наташу. Ветер подул, с ближайшего сугроба охапку колючую снежинок сорвал и в Наташу кинул. Екнуло сердце, домой ноги сами понесли, а там уж беда! Калитка сорвана, дверь во двор нараспашку, входная сорвана, да пар из нее валит, теплый человеческий дух. Вбежала Наташа в горницу, порушено да повалено все, Иванушка под кровать низкую деревянную забился да плачет, а к кроватке с маленьким медведь-шатун фыркает, крушит все да пробирается. Ой, огневано сердце материнское, непрошенный гость лесной за смертью пожаловал! Сама себя Наташа не помнила, как на медведя кинулась, как по нежной коже когти острые прошлись, да как душила зверя лесного, сколько сил хватало, а опомнилась – мертв зверь лесной, мертв… Знать, конец, нет беды больше. Встала, сына из кроватки вынула, Иванушка к ней кинулся, обоих к себе прижала да к печке привалилась, отдышаться не могла. Так и просидела несколько часов, словно в забытьи, уж и тепло из избы вымело, порог запуржило, своим теплом обогревала, да зверь лесной у ног, остывающий, грел. Рожден когда в двери ворвался, картину страшную увидел, да Бога как благодарить, семью сохранил.

Слегла с тех пор Наташа, как в беспамятстве. Уж и родители прилетели, да нет, никак. Месяц проболела, исхудала вся, в льняных волосах седые прядки появились. А на Николая Угодника вдруг в себя пришла, на рассвете, в оконце уставилась да песню задумчиво колыбельную завела. Испугались родные, уж не умом ли тронулась девка с ужаса пережитого? Но Рожден иначе все размыслил, к южному морю по весне в санаторий увез Наташу. А тут ни снега, ни холода, весна идет, да боле лето напоминает. Оправилась Наташа, расцвела, наладилось здоровье ее под присмотром врачей чутким. Да уж через пару дней Рожден прилететь должен был. Домой пора, в тайгу хотелось, и тепло так грели золотые бусы, кедровый подарок.

– Теть Тонь, – Наташа крикнула из коридора в прихожей и, не услышав ответа, сделала шаг назад. Сопение. Знать, спит Антонина, умаялась со своими страхами, вона как сопит! Хоть и неспокойно Наташе на душе, нахмурилась, а в палату не пошла, не разбудить бы, сопит-то тетка громко, сны какие снятся?

– Я пробегусь на почту, счет на мобильный пополню и вернусь! – уже сама себе сказала Наташа тихо. Но в этот момент сопение прекратилось, знать, слышала Антонина. Улыбнулась Наташа: – Я быстро, теть Тонь! – и выскочила за дверь.

А сопенье в палате вновь продолжилось. Только уж мертвым сном спала Антонина, а черные густые тени облепили ее и, как и прежде, чья-то рука колотила что было мочи, сильнее и сильнее по лбу, отсчитывая удары, пока кровь не брызнула из расколотого черепа на постель и белые стены…

Наташа вышла на перекресток тропинок соснового бора. И куда ушли Ольга и Неля? Договорились же встретиться на поляне перед сосняком, а нет никого. Только шорох, да шум ветра в густых ветвях сосен, да странная чернильно-черная лужа посередине места… Наташа прислушалась, где-то шум ветра казался гуще и даже забивал общий гул, к которому привыкли люди приморья за последнее время.

Огляделась сторонами Наталья – а и нет никого, обежала корпуса белые, за ворота вышла – словно испарились все. Да вот дорожки все водой черной залиты. Обходить начала Наташа странную воду, как и не с чистых небес пролитую. В здания заходила искала – нет никого! Даже в палату, из которой вышла, вернулась – тетя Тоня-то человек мудрый, может, подскажет, в чем дело? Да только на кровати Тони – одно кровавое пятно, а из-под кровати лужа темная растекается.