Виталий Кулик - Ведьма полесская

Обознался или не обознался панский приказчик — неведомо, но в его хате до утра тускло мерцала лампада перед иконами, и все, кроме детей малых, стояли на коленях и до исступления читали «Отче наш» и другие молитвы, какие только знали. До рассвета на темных стенах избы мелькали огромные тени от людских фигур, неистово отбивающих поклоны Николаю Чудотворцу и Пресвятой Богородице.

Чуть начало светать, и Петро, накинув тулуп и натянув валенки, вышел из избы. Морозный воздух приятно наполнил грудь свежестью. Глубоко вздохнув, он с надеждой и упованием на милость божью сразу глянул на небо, где уже занималась утренняя заря. В который уж раз попросив у Бога защиты, Петро переводил дух и с волнением собирался опустить взор на землю. От того, что он там увидит, можно сказать, зависела его дальнейшая судьба…

У приказчика ещё теплился луч надежды, что он всё же обознался, недосмотрел или напутал что-либо. Любая такая оплошность была бы ему сейчас за счастье. Ведь по народным поверьям мертвецы даже снятся всегда неспроста. Если что-то дают или просто говорят, то это можно истолковать как добрый знак. А вот если зовут или просят что-либо, то ни в коем случае нельзя откликаться и давать им что просят, особенно пищу или личные вещи. А полешуки в поверья верили слепо и непоколебимо старались придерживаться всех общепринятых условностей.

Смертный страх, влезший в хату Петра Логинова, был ещё более ужасен тем, что вселился к нему на постой не во сне, а наяву. Ну никак не могло всем одновременно такое присниться! А надежда-то теплилась, хоть махонькая да поддерживала семью приказчика. А вдруг поутру всё растолкуется просто и до смешного незамысловато! А вот, поди ж ты, с переполоху надумали бог вед чего! Эх, если бы это было так…

И вот сейчас настало время окончательного определения.

Петро опустил голову, но до конца произносимой им молитвы не решался открыть глаза. После ночной вьюги всё было покрыто свежим снегом, словно незапятнанным холстом. И дело всё в том, что если Петру являлась какая-либо нечисть, то следов, по его разумению, не должно быть. А если приходил человек, и приказчик просто обознался, то тут уж как не крути, а следы будут.

Наконец закончив молитву и собравшись с духом, Петро открыл глаза. Первое, что пронеслось в голове — это Бог услышал его мольбы. На белоснежном покрывале приказчик ясно увидел следы. Но злой рок тут же нанёс свой коварный удар! Присмотревшись, Петро понял, что перед ним… следы копыт! И какое бы существо здесь не наследило, всё равно оставалась непосильная загадка для человеческого разума: следов, указывающих, откуда это существо пришло и в какую сторону ушло — не было. На снегу виднелась цепочка оставленная копытами лишь от окна и до дверей. Петру сделалось худо…

Панский приказчик полулежал на завалинке, откинувшись на бревенчатую стену избы. Впавшие за бессонную ночь глаза безучастно глядели в никуда. Под ними словно роковой взмах птицы-пророчицы расходились черно-синие разводы. Шапка свалилась с головы, обнажив совсем поседевшие за ночь пряди волос. Человек находился в отрешённом состоянии. Его душа уже не имела сил противиться напору сверхъестественных событий, не поддающихся людскому пониманию.

Петро слыл мужиком не робкого десятка. Но сейчас у него внутри словно надломился какой-то важный стержень; словно какая-то сила вмешалась, влезла в самую душу и загасила огонёк, дающий жизненную энергию…

Марылька и Марфа долго приводили в чувство Петра, а за это время впечатлительную Марфу и саму пришлось раза два обливать водой. Но, слава богу, все хоть и были сильно напуганы, но зато живы и умом не помешаны.

На панский двор приказчик явился лишь к обедне. Осунувшийся, он словно тень прошёлся по двору. Челядь и дворовые вяло занималась каждый своим делом. Намётанный глаз Петра сразу выделил тех, кто только делал вид занятости. В другое бы время нерадивые работники тут же получили б хорошую трепку, но сегодня приказчику было не до них. Да и самому придётся сейчас оправдываться перед Прасковьей Федоровной за поздний выход на службу. Но, к счастью, и до Петра тоже никому не было дела, и он осторожно начал расспрашивать дворовых, нет ли новостей от пана Хилькевича. Как оказалось, никто ничего не слышал о сегодняшнем приезде Семёна Игнатьевича. Даже Прасковья Федоровна удивилась, почему вдруг именно сегодня должны приехать пан Хилькевич и Андрюшенька — она только так называла своего сына; они ведь собирались поохотиться и погостить до конца этой недели, а сегодня лишь только среда.

— А что это ты, Петро, сегодня странный какой-то? И выглядишь совсем неважно. Уж не прихворал ли часом? — с некоторой тревогой поинтересовалась Прасковья Федоровна.

— Не. Всё в порядке. Пойду гляну, чем на конюшне мужики занимаются, — вяло промямлил Петро. Ему сейчас ничего не хотелось объяснять Прасковье Федоровне и, найдя простой предлог, он поплёлся к конюшне под её пристально-обеспокоенным взглядом.

Обходя и проверяя работу крепостных, приказчик лишь изредка вяло давал дополнительные указания или замечания. Сегодня он не кричал и не изгалялся по пустякам над селянами, чего раньше почти никогда не бывало. Все крепостные отлично знали крутой нрав Петра и почти все — жгучую «ласку» его кнута. Вспыльчивость панского приказчика вынуждала селян как можно меньше вступать с ним в пререкания. Ну а если кто серьёзно провинится, то мало ему не покажется. В деле наказания Петро толк знал. Хотя и роптали частенько крепостные, но в то же время и отлично понимали, что при его должности таким и надо быть, иначе с нашим мужиком порядка не будет. А Петро по пустякам никогда не лютовал.

Пан Хилькевич одобрял и поощрял жесткие методы работы с холопами. Он, как и все остальные помещики, признавал для строптивого мужичья только кнут. Дай слабину — на голову сядут.

Сегодня же все были удивлены странным поведением приказчика. Многие, ожидавшие средненькой взбучки и не получившие её, просто не узнавали Петра Логинова.

Находясь в панском имении, Петро немного отошёл душой. Общение с людьми отвлекало его от мрачных дум. К концу дня впервые за всё время он не просто не хотел идти домой — он боялся туда возвращаться. Когда же на дворе начало смеркаться, то деваться было некуда, и Петро всё же решился идти до хаты. Но не успел он выйти и со двора, как вдруг залаяли собаки, за воротами послышался шум и лошадиное фырканье. Знакомые голоса и звон бубенчиков заставили дворовых живо засуетиться: Семён Игнатьевич и Андрей Семёнович нежданно возвратились домой.

Из дома вышла удивлённая Прасковья Федоровна в сопровождении кухарки. В считанные мгновения прислуга была уже готова к встрече своего «благодетеля». Петро тоже направился встречать пана Хилькевича и молодого панича.