Лариса Капицына - Дело №346

Дар заявлял о себе очень часто, особенно когда ему что-то нравилось. Он действительно напоминал жизнерадостного щенка, очень дружелюбного и любопытного.

Но в восьмилетнем возрасте, отдыхая с матерью на море, Савва впервые столкнулся с повзрослевшим Даром.

Они сняли комнату в большом доме, почти у самого моря. Мать долго торговалась с домовладелицей, тетей Грушей, жизнерадостной, толстой старухой: мать напирала на тесноту (в доме жили еще две семьи) и отсутствие комфорта (удобства во дворе), тетя Груша – на свежий морской воздух, близость пляжа и собственное гостеприимство. Когда они, наконец, сторговались, Савва вздохнул с облегчением потому что боялся, что они никогда не договорятся, а ему не терпелось поскорей пойти купаться.

Сожители оказались людьми приветливыми, дружелюбными, и когда все завтракали за длинным столом в саду, Савве казалось, что они с матерью – члены одной большой семьи.

Кстати, именно за завтраком тетя Груша и сообщила всем, что ночью свободную комнату снял парень, студент, и теперь у них будет еще один сожитель.

Парень вышел к столу, жадно вдыхая свежий утренний воздух, смачно потянулся и объявил, что его зовут Серега. Кудрявый, рыжий, как морковка, в клетчатой рубашке и потертых джинсах, он всем понравился, особенно своей простецкой улыбкой с широким просветом между передними зубами. Веселый, по-студенчески бесшабашный, Серега быстренько со всеми перезнакомился и потом часто веселил отдыхающих разными байками и случаями из жизни, а когда погода портилась и купание отменялось, пел под гитару песни собственного сочинения. По крайней мере, так он говорил. Если кто-то сомневался в его авторстве, он неистово божился и клялся здоровьем своих родителей, что написал эту песню только что, буквально полчаса назад. Конечно, он ужасно много врал, не без того! но все относились к нему с симпатией, и мать сказала как-то: «Бывают же такие люди, легкие, беззаботные, как мотыльки. Даже завидно.» И вздохнула. Для нее беззаботность была непозволительной роскошью: она растила сына одна, на мизерную зарплату, и, чтобы раз в год вывезти его к морю, приходилось изрядно покрутиться.

Серега ходил купаться только по вечерам, говорил, что рыжие обгорают моментально и что если он пробудет на солнце хотя бы полчаса – с него слезет шкура. Пока остальные постояльцы жарились на пляже, Серега валялся в саду с книжкой или бренчал на гитаре. На фоне жирной, тенистой листвы его рыжие кудри полыхали как пышный экзотический цветок.

Савве он тоже нравился.

До тех пор, пока однажды утром Серега по-дружески не хлопнул его по плечу:

– Как дела, пацан?

Как только его крупная, в веснушках, ладонь коснулась Саввы, Дар вздрогнул и вдруг разлился омерзительным пятном ядовито-зеленого цвета, вызвав у Саввы приступ тошноты. Это было очень неожиданно и неприятно, как если бы вы склонились над красивым цветком, и вместо нежного аромата вам в нос ударил бы запах гнили. Почувствовав сильнейшее отвращение, Савва брезгливо дернул плечом и отпрянул. Серега заметил это, посмотрел на него внимательно, в прищуренных глазах промелькнуло что-то хищное, вокруг глаз собрались резкие морщины, и Савве показалось, что Серега намного старше, чем говорит. Он сел перед Саввой на корточки и спросил вкрадчиво:

– Ты чего, старичок? А? Что с тобой?

– Я…я ничего. Мне надо идти, – пробормотал Савва и понесся в комнату мимо изумленной матери, которая ждала его, чтобы идти купаться. В комнате он стал хватать руками все подряд, несколько раз умылся холодной водой, чтобы избавиться от тошнотворного ядовитого пятна внутри. Глядя на эти манипуляции, мать ничего не сказала, только покачала головой. Она привыкла к странностям сына и объясняла причуды его характера тем, что он растет без отца.

Одно только упоминание о Сереге заставляло Савву морщиться. Он не испугался. Просто Серега мог дотронуться до него еще раз, а ему не хотелось снова испытать чувство гадливости, которое вызывал у Дара этот симпатичный с виду парень.

А вечером в доме поднялся ужасный переполох. Оказалось, что пока все были на пляже, а тетя Груша уходила на почту, Серега обокрал ее и постояльцев и скрылся в неизвестном направлении. Женщины плакали и показывали друг другу раскрытые чемоданы, перечисляли пропавшие вещи, мужчины хмурились и, стоило упомянуть Серегу, матерились на чем свет стоит. Всех опрашивали люди из милиции, даже мать Саввы, а Савву никто ни о чем не спросил. Кто станет слушать восьмилетнего мальчишку? Да и что он мог сказать? Не станешь же всем подряд рассказывать о Даре! Если не считать сильное огорчение матери, Савва был доволен: здорово, что Дар видит людей насквозь!

Доверившись Дару, Савва прикасался к другим людям, к предметам и получал целую гамму чувств при этом. Одни люди нравились Дару, другие – нет. Некоторые внушали ему опасение, хотя и выглядели очень милыми. Савва улавливал тревожные сигналы и старался держаться от таких людей подальше, потому что Дар никогда не ошибался, как не ошибаются легкие, вдыхающие ядовитый газ.

С Грином все было иначе.

Грин не понравился Савве. Савве было десять, а Грину – тринадцать. Он был настроен воинственно. Ему показалось, что Савва много умничает, и за это он разбил ему нос и очки. Но, видя как Савва подслеповато щуря глаза, пытается вставить дрожащей рукой стекло в оправу, сел рядом, виновато шмыгнул носом, протянул Савве грязный платок:

– На… вытри кровь-то.

Он не любил бить слабых.

Они помирились и пожали друг другу руки. И за это рукопожатие Дар отблагодарил Савву чистым ровным сиянием, которое еще долго теплилось где-то внутри, даже когда они разошлись по домам.

Некоторые люди, шумные, яркие, необычные, по мнению Саввы, непременно должны были вызвать реакцию Дара. Савва прикасался к ним украдкой, прислушивался к себе, но Дар оставался равнодушным, даже скучал. И Савва стал относиться к нему как к разумному существу, обладающему своеобразным характером, непредсказуемым, капризным и немного обидчивым. Даже чувство юмора у него имелось. Как-то на перемене на Савву толкнули огромную старшеклассницу по прозвищу «Бульдозер», и она обрушилась на него всем своим весом. Савве показалось, что он попал под каток, и он едва очухался, а Дар послал нежные, «любовные» сигналы, мол, я в восторге! Савва понял тогда, что Дар пошутил. «Он еще и шутит!» – поморщился Савва, потирая ушибленное колено. Ему тогда уже было лет пятнадцать, и отношения между ними стали портиться.

Как всякий подросток, Савва считал, что теперь сам отлично разбирается в людях, не нуждается в предостережениях и воспринимал Дар с его советами не как подарок, а как досадное неудобство.