Сергей Софрин - Проект «Асгард»

Внезапная вспышка молнии заставила ее смолкнуть. Главным калибром ударил гром. По стеклам защелкали крупные капли дождя вперемешку с градом.

— Ладно, не волнуйся ты так, все в порядке будет. Ступай, погрейся пока у печи, а я на улицу выйду, гляну, что там творится. Заодно ворону с забора сниму и дрова получше укрою — если они промокнут, нам не сдобровать. Даже какую-то часть поленьев перенесу на террасу. Пусть под крышей лежат. Вода в доме есть?

— Да. Ты вчера много натаскал. Бак за печкой полный, и в ведре еще половина осталась.

Марина поежилась и почти с мольбой посмотрела на Марата.

— Только ты недолго, ладно? Гроза начинается… Я на даче всегда грозы боюсь…

Во дворе длинными, непрерывными струями лил дождь. Налетавший порывами ветер скручивал из дождевых потоков жгуты и хлестал ими деревья, дома, землю, взрывавшиеся брызгами лужи, полегшую зелень травы. Град уже прекратился, его крупные белые горошины, рассеянные всюду по округе, медленно таяли, превращаясь в прозрачные скользкие льдинки. Небо то и дело разрезали ветвистые зигзаги молний. Грохот и треск стояли оглушительные. Ворона с забора куда-то исчезла, наверное, ее подхватил и унес с собой ураган. Зато штакетник теперь облепили куски пленки от теплицы, располагавшиеся на нем аккуратно, через равные промежутки, будто их там кто специально развесил.

Дрова от косого дождя немного подмокли, но основную часть поленьев Марат спас. Правда, пришлось передвигаться бегом, согнувшись и прикрывая собой столь необходимое в их положении топливо, не заботясь о чистоте штиблет. В спешке грязи в дом нанес изрядно, даже неудобно сделалось. Марина на это отреагировала молча: просто взяла тряпку и вытерла размазанные по полу следы. Потом прислонилась спиной к печке, развернув руки, приставила ладони к разогретым кирпичам и неподвижно застыла в готовности слушать.

— Осмотревшись на местности и оценив обстановку, — Марат старался говорить непринужденно, в шутливом тоне, — докладываю: страшного там ничего нет. Гроза, как гроза, — бывают и посильнее. Воды много, но ее влажность находится в пределах допустимой нормы. Все соседи в укрытиях или спасаются на надувных плотах. Световой маяк исправен, сигнал подается в штатном режиме.

— Издеваешься…? — Девушка обиженно насупилась. — Вороне вот не до смеха теперь. Тоже, наверное, желала «на местности осмотреться», да силы не рассчитала, пала жертвой птичьей самонадеянности. Ты ее хоть похоронил?

— Улетела твоя ворона.

Он изобразил на лице сожаление.

— Не дождалась меня к собственному погребению. Вознеслась без последних почестей прямиком на небесную помойку. В жизнь вечную среди не скудеющих пищевых отбросов. Заслужила участь сию кротостью и всетерпением, страданиями праведными, молитвой страстной, к мусорному баку обращенной.

— А если без шуток, много дел ураган натворил? В городе сильный ветер такого впечатления не производит. Камень и бетон дает ощущение защищенности, ты ни за что не отвечаешь в плане последствий разгула стихии: есть коммунальщики, дорожники и прочие технические службы. Только наблюдаешь со стороны, будто фильм по телику смотришь…

— Нам в любом случае опасаться нечего. Дом у нас не из соломы, крыша в порядке, тепло в помещении обеспечено. Главное, нет нужды срочно отсюда выбираться по непогоде, на старом автомобиле, размытой дождем дорогой. Тебе же спешить некуда, правильно, ты к экзаменам готовиться приехала? Про себя я и вовсе молчу… Посему, давай займемся лучше завтраком, просушкой постелей и другими бытовыми заботами.

Его слова произвели на Марину успокаивающее впечатление. Она поправила у зеркальца над рукомойником прическу, принесла с террасы продукты и стала жарить яичницу-глазунью с сосисками. Только иногда бросала на Марата тайком испытывающие взгляды, будто желая узнать, не скрывает ли он от нее нечто важное.

Марат, достав из-под подушки тетрадь, прошел к окну, отдернул занавеску, пододвинул под себя стул, сел и, опершись одним локтем о подоконник, продолжил прерванное вчера чтение.

Сначала вторично бегло просмотрел первую запись. Ее странный, выспренний стиль и содержание могли бы навести на мысль о помутнении рассудка писавшего. Могли бы…, но онежские события ставили под сомнение психическую неадекватность автора. Конечно, Славян бывал порой излишне патетичен и даже чудаковат, отстаивая свои идеалистические взгляды, только, как теперь выяснилось, в них находилось место для действий, несовместимых с образом романтического странствующего трубадура.

«Ну, давай, друг, покажи нам свое настоящее лицо, — с грустью думал Марат — открой страшный секрет, ради которого стоило жить и умирать. Надеюсь, ты здесь ничего от нас не утаил»…

Он перевернул страницу и устроился на стуле поудобнее…

14 апреля 1999 года.

Честно говоря, я и сегодня еще нахожусь под впечатлением пережитого. Порой мой разум отказывается верить в реальность произошедшего, и тогда его захлестывает лихорадочное нервное возбуждение, частично справиться с которым удается лишь медикаментозным способом. Даже транквилизаторы не в силах полностью остудить жар моего тела, высушить струящийся по лицу пот, заставить померкнуть яркие картины тропического пейзажа, заслоняющего собой весь остальной мир. Я вновь и вновь оказываюсь в Мексике в Городе Богов, прохожу Путем Мертвых, поднимаюсь по ступеням Пирамиды Солнца и вижу перед собой коленопреклоненную фигуру сухопарого старика в распахнутой на груди белой рубахе. Он уже готов к ритуалу. В его руках короткий самурайский меч, в глазах — пустота. Опять слышу тихий, умиротворенный вздох, хруст взрезаемой плоти, перепуганные крики людей вокруг…

Никто не попытался его остановить. Все сначала молча смотрели, принимая происходящее за шоу, а потом начали метаться по площадке и кричать на разных языках, как строители Вавилонской башни, под ногами которых разверзлась бездна. Хватали в охапку малолетних и взрослых детей, подталкивали к спуску женщин, пытались куда-то дозвониться по мобильным телефонам, падали в обморок…

Почему я первым кинулся к нему? Ужели только потому, что я врач? Не думаю… Было еще что-то, что заставило меня действовать без промедления. Любопытство? Может быть… Ведь тетрадь в твердом переплете я заметил сразу, еще до того, как сталь проникла в тело самоубийцы. Она лежала меж его колен, как священный ритуальный атрибут, как магический фетиш, ждущий жертвенного окропления. Все затевалось им ради нее: восхождение на зиккурат, обращенное к востоку лицо, отточенный клинок, смерть и бесконечное равнодушие к окружающей толпе.