Клайв Баркер - Баркер К. Имаджика: Примирение. Гл. 37-62

— Ты видишь нас? — спросил незнакомый ей голос. Должно быть, это была Тишалулле.

— Да, конечно, — сказала она. — Но… не полностью.

— Разве я тебе не говорила? — сказала Умагаммаги.

— Что говорили? — спросила Юдит и в следующее мгновение поняла, что это замечание было адресовано не ей, а одной из других Богинь.

— Необычайно, — ответила Тишалулле.

Юдит прислушалась к нежным интонациям Ее голоса, и тогда расплывчатый силуэт Богини предстал более ясно.

Лицо Тишалулле было восточного типа; Ее щеки, губы и ресницы казались абсолютно бесцветны. И однако лицо Ее отнюдь не было скучным и невыразительным — напротив, в нем жило невыразимое изящество, подчеркнутое мягким светом, струившимся из глаз. Тело под этим безмятежным ликом выглядело совершенно иначе. Вначале Юдит показалось, что вся его поверхность покрыта татуировками, которые воспроизводят на коже внутреннее строение организма. Но чем дольше смотрела она на Богиню (никакого смущения она не чувствовала), тем больше убеждалась в том, что татуировки эти движутся: они были не на Ней, а в Ней, и тысячи крошечных клапанов ритмично приоткрывались, пропуская взгляд внутрь тела. Она заметила, что клапаны делятся на несколько независимых областей, каждой из которых был присущ свой ритм движения. Одна волна поднималась вверх от ее паха (именно он и был центром их распространения); другие охватывали ее члены, доходя до кончиков пальцев рук и ног. Примерно каждые десять-пятнадцать секунд волны меняли направление, вновь открывая перед изумленным взором Юдит внутренний образ Богини.

— Думаю, тебе стоит узнать о том, что я встречалась с твоим Милягой, — сказала Тишалулле. — Я обняла его в Колыбели.

— Он больше не мой, — ответила Юдит.

— Это печалит тебя, Юдит?

— Ну какое ей до этого дело, — сказала Джокалайлау. — Его братец Автарх, изорддеррексский мясник, нагреет ей постельку.

Юдит обратила взгляд к Богине Снежных Вершин. Силуэт Ее был более трудноуловимым, чем у Тишалулле, но Юдит упорно не отводила глаз от спирали холодного пламени, сиявшего внутри Нее, и наконец спираль эта брызнула волнами ослепительного света. Мгновение спустя видение исчезло, но в этой краткой вспышке Юдит успела заметить парящую властную негритянку, взор которой пылал из-под полуприкрытых тяжелых век, а руки были сплетены в замок. Не таким уж грозным оказался ее вид, но, почувствовав, что взгляд Юдит пробился к Ее лицу, Она внезапно преобразилась. Глаза Ее ввалились, губы ссохлись и запали внутрь, черви пожрали свесившийся изо рта язык.

Юдит испустила крик отвращения, и зрачки вновь сверкнули в запавших глазницах Джокалайлау, а кишащий червями рот разверзся в грубом хохоте.

— Не такая уж она необычайная, сестра, — сказала Джокалайлау. — Ты только погляди: она вся трясется от страха.

— Оставь ее в покое, — сказала Ума Умагаммаги, — Почему ты вечно устраиваешь людям эти испытания?

— Мы выстояли, потому что столкнулись с куда более страшным, и сумели остаться в живых, — ответила Джокалайлау. — А эта бы подохла в снегах.

— Сомневаюсь, — сказала Ума Умагаммаги. — Милая Юдит…

Все еще охваченная дрожью, Юдит не сразу нашлась что ответить.

— Я не боюсь ни смерти, ни дешевых трюков, — сказала она наконец.

И вновь заговорила Ума Умагаммаги.

— Юдит, — сказала Она, — посмотри на меня.

— Я просто хочу, чтобы Она поняла…

— Милая Юдит…

— …меня не запугаешь.

— …посмотри на Меня.

Юдит наконец послушалась, и на этот раз ей не пришлось напрягать взгляд. Облик Богини был прост и ясен, и Юдит была потрясена тем, что ей открылось. Ума Умагаммаги была древней старухой: тело Ее было таким иссохшим, что казалось почти бесполым, лысый череп был слегка удлиненным, а крошечные глаза запали в складках кожи и были похожи на бусинки. Но, как это ни парадоксально, красота Ее иероглифа одушевляла эту плоть своими волнами, мерцаниями и непрерывным и неутомимым движением.

— Теперь ты видишь? — спросила Ума Умагаммаги.

— Да, я вижу.

— Мы не забыли о плоти, которой когда-то обладали, — сказала Она Юдит. — Нам известна слабость и уязвимость твоего состояния. Мы знаем, что значит быть раненой — в сердце, в голову, в утробу.

— Понимаю, — сказала Юдит.

— И Мы не доверили бы тебе знание о Нашей уязвимости, если бы не знали, что однажды ты окажешься среди Нас.

— Среди Вас?

— Некоторые божества рождаются из совокупности людских воль, некоторые выплавляются в жаре звезд, некоторые — не более чем абстракции. Но некоторые — и, осмелюсь предположить, самые прекрасные и самые любящие — представляют собой души живших некогда людей. Мы — именно такие божества, сестра, и воспоминания о жизнях, которые Мы прожили, и смертях, которыми Мы умерли, до сих пор у нас перед глазами. Мы понимаем тебя, милая Юдит, и ни в чем не упрекаем.

— Даже Джокалайлау? — спросила Юдит.

Богиня Снежных Вершин явила себя наконец-то целиком. Однако Юдит заметила, как сквозь кожу Ее проступает бледная белизна, да и глаза Ее, столь ярко сиявшие, теперь потемнели. Устремлены они были на Юдит, и она ощутила их взгляд, как удар ножа.

— Я хочу, чтобы ты увидела, — сказала Она, — что Отец отца твоего ребенка сделал с Моими служительницами.

Теперь Юдит поняла, что это за белизна. Это был буран, безжалостно терзавший тело Богини, язвя ее колючими снежинками. Он намел громадные сугробы, но по приказанию Джокалайлау они расступились, обнажив место преступления. Замерзшие трупы женщин с выколотыми глазами и вырезанными грудями лежали на снегу. Рядом с некоторыми скорчились и тела поменьше — изнасилованные дети, расчлененные младенцы.

— Это лишь малая часть малой части того, что Он совершил, — сказала Джокалайлау.

Каким ужасным ни было зрелище, но Юдит не отвела глаза и продолжала смотреть на этот кошмар, пока Джокалайлау вновь не укрыла его снежной пеленой.

— И чего ты требуешь от меня? — спросила Юдит. — Чтобы я добавила еще одно тело к этой груде? Еще одного ребенка? — Она положила руку себе на живот. — Этого ребенка?

До этого момента она не представляла себе, насколько дорог ей растущий в ней плод.

— Это ребенок мясника, — сказала Джокалайлау.

— Нет, — спокойно ответила Юдит. — Это мой ребенок.

— И ты берешь на себя ответственность за то, что он совершит?

— Разумеется, — сказала она, и это обещание пробудило в ней необъяснимое радостное волнение. — Добро может возникнуть из зла, Богиня, цельное — из разбитого вдребезги.

Интересно, знают ли Они, откуда пришли к ней эти слова? Понимают ли, что она обратила себе на службу философию Примирителя? Однако даже если Они и знали, то ни словом не упрекнули ее за это.

— Тогда Наши души последуют за тобой, сестра, — сказала Тишалулле.