Сьюзен Хилл - Туман в зеркале

— Вам известно о Кечменте? Доузе? Луисе ван Рее?

— Немногое… почти ничего. Я слышал эти имена во время моих путешествий, они побывали там до меня.

— И где они теперь?

— Я не…

— Мертвы, мистер Джеймс Монмут. Мертвы — или исчезли.

— Как я уже говорил, это рискованное занятие.

— Не при обычных обстоятельствах. Они погибли или исчезли не потому, что повстречались с разбойниками или сорвались в пропасть.

— Я вас не понимаю.

— Оставьте это.

— Мистер Бимиш…

— Вы путешествовали. Вы благополучно вернулись домой. Вам улыбнулась удача. Не искушайте судьбу.

— Судьбу? Как? Здесь? В Англии, в безопасности этого маленького уютного острова? Здесь, где я намерен осесть, найти место, где буду жить, здесь, где единственное, что я буду делать, — это читать, писать и усердно вести собственные изыскания, и где все мои приключения будут среди пологих холмов, в дюнах и на вересковых пустошах? Где я буду путешествовать по железной дороге и пешком? Где я буду говорить с теми, кто может что-то мне сообщить, или же просто думать о своем? Здесь, где я буду как старый конь на вольном выпасе? — Я едва не рассмеялся ему в лицо.

— Здесь, — сказал он, — здесь будет рискованнее всего.

«Этот человек безумен», — решил я, и, посмотрев на мое лицо, он, должно быть, понял, о чем я думаю.

— Никто, — сказал он, — не хочет возрождать память или тревожить тень Конрада Вейна. Никто не станет говорить с вами о нем — никто, кто мог бы, возможно, быть вам чем-то полезен. Никто, кто знает.

— Знает — что?

— То, что знает.

— Это бред. — Я встал. Я был в тот момент очень зол. Но я полагал, что вижу его насквозь. Теодор Бимиш хотел отстранить меня, запугать тем или иным способом так, чтобы я оставил свои исследования Конрада Вейна, его жизни и трудов кому-то другому — ему. — Не понимаю, что за бессмыслицу вы пытаетесь мне внушить.

— Сядьте, мистер Монмут…

Я бы не стал садиться, но тут раздался решительный стук в дверь и вошел юный Шоув, неся на подносе две накрытые крышками миски.

— Сладенькое, — объявил он, ставя их на скатерть и снимая крышки. Пудинг с заварным кремом, дымящийся и ароматный.

Несколько минут мы снова ели в тишине, нарушаемой лишь позвякиванием ложек. Но я был на грани и все так же раздосадован, в особенности из-за попыток Бимиша поколебать мою решимость. Кроме того, я был еще и озадачен, но прежде всего — непреклонен. Мой план состоял в том, чтобы изучить жизнь — в частности, ранние годы — Конрада Вейна, поскольку без этого я не смог бы написать свое исследование, и я не видел причин, по которым должен от этого отказываться. И вдобавок, по каким-то причинам, этот человек притягивал меня к себе.

В конце концов мистер Бимиш отложил свою ложку и откинулся на спинку стула.

— Неприятности, — сказал он, — мягко говоря. Неприятности. Вот что терзает память. Вас ничего никогда неприятно не поражало? Никто ничего не говорил?

Я стал мысленно возвращаться к местам, которые посетил за минувшие годы, непосредственно связанным с Вейном, — деревушкам, городкам, древним достопримечательностям, к упоминаниям, которые я очень редко слышал о нем. Нет, никаких неприятностей, как выразился Бимиш. Больше всего было странных пробелов, складывалось смутное впечатление, что Конрад Вейн не тот человек, которого вспоминают, если его вообще помнят, с какими бы то ни было особыми чувствами, или же тот, кого считают достойным уважения.

— Нет, — сказал я наконец. — Ничего.

— Однако же леопард не меняет пятен.

— Возможно, вы намекаете на какие-то темные дела? Вейн совершил преступление?

На миг глаза его сузились, и он переместил свое толстое низенькое тело на стуле. Я думал, что он собирается мне что-то сообщить, некое откровение, но нет; он лишь снова повторил:

— Оставьте это.

Я улыбнулся:

— У меня уже есть начальные планы. Я намереваюсь посетить бывшую школу Вейна. Полагаю, в библиотеке имеются какие-то бумаги, письма и прочие подобные документы и все его путевые заметки в рукописях. Я собираюсь потратить время и свериться с ними.

— Вы неглупый человек, мистер Монмут, не импульсивный юнец с горячей головой. Почему вы так ведете себя?

— Вы, похоже, хотите оскорбить гостя. Вы были гостеприимны, мистер Бимиш, но…

— Но вы намерены проступить по-своему и отправиться в ад.

— Да бросьте вы, черт возьми!

— То, о чем я говорю, Монмут, — это зло, порок, вещи, которые лучше всего оставить сокрытыми, не тревожить их. Всякий, кого коснется Вейн, пострадает.

— Мистер Бимиш, этот человек мертв.

— О да.

— Тогда о чем мы говорим?

— Что ж, задавайте и дальше свои вопросы.

На какую-то долю секунды, когда я смотрел ему в лицо, слушал его мягкий, ласковый голос в полутемной комнате, меня охватил пугающий леденящий ужас. Он подступил как осколок льда, вонзившийся в сердце, и теперь мне известно, что на самом деле он никогда не оставлял меня и не оставит до конца моих дней. Мне известно теперь, что скрывали от меня таинственные и неясные слова Бимиша, — в основе их была некая темная истина, некая история человеческого порока и страдания. Имел ли он к этому какое-либо отношение, был ли он действительно знаком с Вейном или хотя бы просто встречался с ним, — этого я не знаю.

Возможно, я мог бы серьезнее отнестись к его словам и оставить Конрада Вейна в прошлом, но уверен, что на меня повлияло не простое упрямство и не страстное желание. Как верно отметил Бимиш, я не был импульсивным юнцом, я был спокойным, вдумчивым, здравомыслящим мужчиной средних лет и хотел размеренной и практичной тихой жизни. И все же чем больше он говорил о Вейне, тем сильнее это завораживало меня.

Впрочем, вспышка сильнейшего страха, которую я ощутил, была мимолетной, и когда она прошла, я посмотрел на посуду на столе, почувствовал приятную тяжесть в желудке, набитом теплой домашней пищей — пирогами и картошкой, пудингом и элем, — и реальность, простота, будничность этих вещей изгнала в царство грез любые намеки на другие, более темные и зловещие материи.

Мысль о пирогах с бараниной Снекера и эле заставила меня пропустить мимо ушей предупреждения мистера Бимиша и, боле того, посмеяться над ними.

Я поблагодарил его за обед, распрощался и ушел. И вновь Шоува нигде не было видно, а магазин был темен и пуст.

Я поспешно вышел и спустился по ступеням на булыжники Крэб-Пэсседж, теперь уже скользкие от дождя.

Но я не мог отделаться от мистера Бимиша. Его образ, руки, удовлетворенно сложенные на животе, сверкающие маленькие глазки оставалась со мной весь тот день, а ночью он, чуть улыбаясь, появился в моих беспокойных снах. Я лежал, бодрствуя, в темные предутренние часы, остро осознавая, что он рядом.